Y aqui esta… 1987
У НАС В ГОСТЯХ... 1987
В этом интервью Рафаэль, по просьбе Вероники Кастро, известной мексиканской актрисы, которая много лет назад дебютировала в фильме "Вновь рожденный", рассказывает о своей жизни и карьере с самого начала: что родился в Андалусии, а когда ему было три месяца, семья переехала в Мадрид. Семья была небогатая, но он учился бесплатно в школе, куда его приняли за голос, потому что там был хор.
Еще рассказывает, что в Латинской Америке и Соединенных штатах любят давать всякие прозвища, и его там называют то "El monstruo", то "Живая легенда", а в Испании его называют "El niño de Linares", а еще когда-то его назвали "La voz de humo". Вероника спрашивает, как ему самому нравится. Он отвечает, что ему нравится просто Рафаэль, а когда ему говорят Мартос, то кажется, что речь идет о каком-то чествовании. Рафаэль говорит, что его отец умер, так и не услышав вместе два слова – Рафаэль Мартос, и часто говорил поэтому: "Кажется, что у тебя нет отца".
Затем еще Рафаэль рассуждает о том, что стал писать свое имя через "ph" потому, что в других языках именно такое буквосочетание читается как "ф". Вероника говорит на это, что зато по-испански хочется произнести "п". Ну да, говорит Рафаэль, в Андалусии, например, меня называют Рапа.
Конечно, рассказывает про конкурс в Австрии, где его назвали лучшим детским голосом Европы: туда он ездил как солист хора.
Дальше рассказывает знаменитую историю о том, как его приняли "в артисты", даже не прослушав, а только увидев, КАК он вышел на сцену. А потом он говорит, что участвовал и победил в фестивале в Бенидорме, когда ему было четырнадцать лет, а уже через три месяца был приглашен фирмой "Барклай" выступать в парижской Олимпии.
Вероника говорит, что по его рассказу кажется, что все ему давалось очень легко. Да, говорит Рафаэль, мне все это не стоит никаких усилий. Мне только трудно ждать, когда мне дадут возможность показать себя.
Далее Вероника говорит, что кроме потрясающего голоса, есть еще стиль, а Рафаэль отвечает, что его стиль – это что-то очень необычное, что-то, отличающееся от всего остального. Вероника спрашивает, как он добивается этого, продумывает ли он свои слова, движения и т.д. Рафаэль говорит, что нет, потому что "я говорю так же, как и пою".
Потом было Евровидение и сотрудничество с зарубежными музыкальными студиями и певцами (Томом Джонсом, например). Таким образом, в 18 лет он был уже очень известным.
Дальше они разговаривают о Латинской и Северной Америке: Рафаэль рассказывает, что он очень долго отказывался ехать в Америку, считая, что это очень далеко, пока, наконец, его просто посадили на самолет и повезли в Америку чуть ли не силой. Но теперь, мол, Америка – это его второй дом: у него есть дома в Мексике и во Флориде, и этим все сказано. В Латинской Америке его все очень любят, в Северную Америку тоже приглашают, потому что им нравится, что он так сильно отличается от их исполнителей.
Далее Вероника спрашивает его о Советском Союзе: говорит, что он начал там работать еще до "перестройки", а он говорит, что дал 18 концертов в СССР и ездит туда каждый год. "Там замечательная публика, – говорит он, – а в политику я не лезу и ничего об этом не хочу знать.
"Но как ты там работаешь, – спрашивает Вероника, – ведь их музыка, их буквы, их язык так, так..." У них, отвечает Рафаэль, есть записи с фестиваля в Сан-Себастьяне, а также мои фильмы. Они их дублировали на русский язык, и получилось отлично. Но вообще, он, конечно, немного боялся ехать: когда его пригласили, он спрашивал, как это будет, он ведь поет только по-испански.
Вот в США, например, публике нравится, когда он объясняет немного по-английски. Или, если публика хорошо принимала его, он поет в конце несколько песен на английском, чтобы они поняли, что он умеет, но просто это ему не нужно (в этом нет необходимости).
Дальше Вероника перебила Рафаэля, сказав, что они еще поговорят о его фильмах, а пока пусть споет.
Вероника. - Отпустите, отпустите его, пожалуйста! Ты все время подшучиваешь надо мной!
Рафаэль. - Почему?
В. - Слышишь, тебе говорят papasote.
Р. - Нет, говори ты...
В. - Когда ты мне говоришь это... Что я это... "любимейшая", "красивейшая"...
Р. - Ну, ладно, хватит, хватит...
В. - Он смеется надо мной. Сначала говорит, что будет говорить так же, как я...
Р. - Ну, хватит, а то мне очень стыдно...
В. - Тебе стыдно?
Р. - Ну да.
В. - Но тебе говорят приятные вещи...
- Кого? [вопрос в зал] Старушки говорят, что, мол, мы тоже влюблены в Рафаэля.
Р. - Есть такая испанская поговорка, что из... старенькой курицы бульон получается лучший. Знаешь, что это означает?
В. - О, да, мы просто на каждом шагу это говорим! Правда, правда! Из старой курицы бульон...
- Что, чем старше, тем лучше? [вопрос в зал]
Р. - Старушка – бóльшая "гулёна" ["vieja – pelleja" - прим. пер.].
В. - А, но это означает совсем другое!
Р. - Да?
В. - Да!
Р. - Лучше, я буду молчать, потому что действительно...
В. - Хочу задать тебе вопрос...
Р. - Могут подумать, что я не знаю, что можно говорить, а что нельзя.
В. - Нет, нет, ты-то как раз отлично знаешь, что говорить можно, а что нельзя! Отлично!
Р. - Только бы не подумали, что я насмехаюсь. Если я что-то не то говорю, то прошу прощения.
В. - Мы дважды скажем это, чтобы звучало более "смачно"! Слушай, тебе не мешает твоя слава? Потому что даже в России тебя знают.
Р. - Я не считаю себя прославленным человеком в том смысле, как ты говоришь. Я знаю, что я человек популярный. Но прославленный, знаменитый – это, например, Наполеон.
В. - А какая разница между знаменитым и... популярным?
Р. - Есть разница. Популярность когда-нибудь заканчивается, когда ты уходишь или умираешь или, например, удаляешься, а знаменитый человек входит в историю. Прославленный – это очень значительное слово, мне не нравится, когда обо мне так говорят
В. - Ты говоришь так, потому что ты очень скромный человек. Но не кажется ли тебе, что на самом деле ты попадаешь, назовем это – в зал славы, музыкальной славы, и в историю искусства?
Р. - Не думаю. То есть, если я буду продолжать идти тем же путем, то надеюсь, что пропою еще в два раза дольше или хотя бы столько же лет... то тогда, может быть, останется какая-нибудь память обо мне, но все же это не будет что-то экстраординарное. все заканчивается в свое время... Дело в том, что когда я начинал, то в Европе и в Испании не было молодых людей, которые бы так пели. Все пели "с каменным лицом", засунув руки в карманы: их называли "crunes" [жаргонное слово, так называли певцов, которые поют медленно, без эмоций- прим., пер.]. Они пели, чтобы люди танцевали.
В. - То есть, пели мало в общем-то.
Р. - Да, и я был первым, кто дал целый концерт. В театре.
В. - Именно.
Р. - Ну вот, это, возможно, врезалось людям в память. Это да.
В. - Конечно, конечно.
Р. - Еще мне не нравится, когда говорят, например, что был первым, кто открыл двери в Америку. Я тогда говорю: слушайте, я не швейцар! [игра слов: puerta - дверь/portero – швейцар - прим,. пер.]
В. - Первооткрыватель!
Р. - Нет, это нет. Это сделали другие.
В. - Как определить, на чем основан успех Рафаэля: это твой голос, твоя манера исполнения или твой способ существования?
Р. - Именно в этом! Мне кажется, что тот скромный успех, который имеет Рафаэль, это потому, что он "очень Рафаэль", "очень ОН".
В. - То есть, ты всегда настоящий. Не изображаешь что-то из себя здесь, например, а выходишь и становишься другим.
Р. - Нет, никогда. Вот мы сейчас разговариваем с тобой, потом я пойду и буду таким же.
В. - Ну, вот вам "здрасьте"! Но могут быть моменты, когда, достигнув таких высот славы, или популярности, как говоришь ты, это начинает тебе мешать, потому что с тобой обращаются как со своим, фамильярно.
Р. - Я и есть "свой", я такой в жизни, и это мне не мешает, абсолютно не мешает. Вот, например, ты. Ты – суперпопулярная личность в половине мира, и как ты с этим живешь? Ты чувствуешь себя нормально.
В. - Ну да, но иногда вдруг, когда находишься, например…на пляже, например, загораешь, и тут вдруг: эй, эй, идите сюда, скажите то, подпишите здесь... А я тут такая... ничего не понимаю, не вижу...
Р. - Вот поэтому я, если хочу позагорать, то делаю это во дворе своего дома. Потому что избегаю встречаться со стремительностью, которую могут проявить некоторые люди. Я даже, если иду в ресторан, то всегда в один и тот же, где на меня едва смотрят и даже не здороваются. Только спросят: "Что будем кушать? То же, что и вчера?" А я говорю: более или менее...
В. - Значит, у тебя из-за этой славы, этой популярности нет свободы. Тебе это нравится?
Р. - Дело в том, что я ее не хочу!
В. - Не хочешь свободу?
Р. - Этот вопрос мы когда-то обсуждали с моей женой. Я не хочу эту свободу! Я родился, чтобы стать тем, кто я есть, и посвятить свое тело и душу двум вещам: моей семье и моей публике. Я не хочу другой свободы. Зачем, если я и так чувствую себя безмерно счастливым.
В. - Все понятно. Но, например, когда ты хочешь уделить внимание своей семье, как ты можешь наслаждаться свободой, если ты не можешь вместе с ними делать многие вещи, гулять, например, в парке, куда ты тоже не можешь свободно выйти?
Р. - Ну, они могут и дома остаться...
В. - А нет, в том-то и дело! И вот – свободы уже нет... Не знаю, если тебе вздумается, например, пойти в кино со своим сыном...
Р. - А мы ходим!
В. - Ходите?
Р. - Да. Я делаю один трюк, но всегда одним из первых смотрю фильмы. Значит, мой старший сын, который уже умеет себя вести, приводит меня к дверям кинотеатра, а дочка, которая помладше, ждет у дверей кинозала и говорит: "Ps, ps". Фильм уже начался, я захожу в зал в темноте, а когда приближается конец, она мне говорит: Папа, уже. И все, никто даже не поймет, что я там был!
В. - Вот плутишка!
В. - Очень хотелось бы спросить, почему ты всегда в черном?
Р. - В начале моей карьеры я не одевался в черное. Этот произошло здесь, в Мехико, когда я приехал самый первый раз. Я летел из Бостона, и потерялись все мои чемоданы с одеждой, которые потом нашлись в Йоханнесбурге через четыре или пять месяцев. Хорошо еще, что не потерялся самый важный чемодан, где были ноты. В общем, я остался в том, в чем прилетел, – в джинсах. Совершенно не было времени, а костюмы, которые продавались, мне не нравились, они были, как бы сказать, не для артиста. И мне пришла в голову идея, когда я вспомнил об Иве Монтане, с которым я встречался часто в Париже, что он одевался в рубашку и брюки темно-коричневого цвета. И я сказал: купите легкие брюки – любые, и черную рубашку, такую, чтобы была мне свободной. И все. И потом мне рассказывали, что публика была разочарована, потому что они ожидали увидеть Рафаэля… с перстнями на пальцах, потому что в то время все испанцы, которые приезжали к ним, были такие разодетые и все в золоте... А я вышел так, без ничего. Но в этот вечер был огромный успех, который помнят все мои близкие люди. Поэтому черная одежда стала моим амулетом, и я никогда больше не надевал ничего другого цвета, если только меня не просил об этом, например, режиссер какой-нибудь телепередачи, где звучали мои песни. Тогда он мне говорил: Рафаэль, переодень хотя бы рубашку, потому что это нужно для программы. А так все время в черном... Сейчас я даже не могу представить себя в другом цвете.
В. - Ты одет в черное, это твоя индивидуальность, ты ее так выражаешь.
Р. - Да, смокинги, фраки, пиджаки – все черное. Разве что для какого-нибудь персонажа фильма, например... В обычной жизни я не ношу черное.
В. - Это только для сцены? Как каббала...
Р. - Да. Ну, или когда, например, я иду на какой-нибудь праздник – правда, я очень редко куда-нибудь хожу...
В. - Надеваешь смокинг...
Р. - Нет, я обычно не смокинг надеваю, а костюм. С галстуком, но в костюме.
В. - Какой твой зодиакальный знак?
Р. - Телец! Это знак очень сильный, очень трудолюбивый... так говорят те, кто понимает...
В. - Да, ты действительно очень трудолюбивый! Я никогда не слышала, что существуют такие премии, как "Урановый диск".
Р. - Да, существует единственный, который у меня.
В. - Это пятьдесят миллионов проданных дисков?
Р. - Да.
В. - Урановый диск. И больше ни у кого нет такого?
Р. - Нет, пока ни у кого. Этот диск называется "Рафаэль: вчера, сегодня, завтра и всегда". Он вышел семь лет назад.
В. - Что значит для тебя – продать пятьдесят миллионов дисков?
Р. - Ну, это значит, что моим детям будет, что кушать…
В. - О, твоим очень даже есть, что кушать!
Р. - Да, да, да...
В. - Теперь расскажи о новом диске, которого уже два миллиона продали...
Р. - Да, два миллиона вышли в продажу, и я получил уже двадцать «золотых» дисков за каждые сто тысяч.
В. - Боже мой! Я вот хочу спросить: что еще не хватает Рафаэлю сделать? Столько премий, фильмов...
Р. - Хотелось бы с тобой роман сыграть, хоть одну серию... Я когда-то в Венеции увидел две серии с твоим участием. Я в Венеции был вместе с моей семьей, показывал моим детям, где "их родители совершили ошибку, поженившись"... Нет, это шутка. Вот там я и увидел тебя. И подумал: посмотрите-ка... Тогда мне и пришло в голову эта идея...
В. - Но ты бы не хотел участвовать в длинном сериале?
Р. - Нет, у меня нет на это времени. Да и у тебя тоже.
В. - Сколько серий ты бы хотел?
Р. - Пятьдесят, например.
В. - Нормальный сериал состоит из двухсот и больше серий...
Р. - Нет, это слишком. Надо, чтобы было более концентрированно...
В. - Скажи мне, кино, диски, множество премий, книга... кулинарная...
Р. - Это не книга, а сборник.
В. - Кстати, а какое блюдо твое любимое?
Р. - Мне нравится... Почти вся кулинарная книга – это около пятидесяти рецептов различных гаспачо.
В. - Гаспачо тебе нравится больше всего...
Р. - Дело в том, что в Испании существует огромное количество методов приготовления гаспачо. В каждой испанской провинции его готовят по-своему.
В. - Ты готовишь его для Наталии, и Наталия готовит тоже?
Р. - Гаспачо не готовит, она говорит, что у меня лучше получается. Вообще, что касается кухни, моя жена мне тут завидует, потому что мои дети предпочитают есть то, что готовит папа.
В. - А скажи, эта книга уже выходит в продажу?
Р. - Нет, еще надо ее отредактировать, привести в порядок, это делает Наталия, потому что она ведь писательница...
В. - Ну да, конечно...
Р. - Но, несмотря на это, книгу о себе я сам написал...
В. - Скажи, а правда, что ты ее уже закончил?
Р. - Да, я уже написал, но дело в том, что у нее два финала будут, в зависимости от того, как я закончу свою карьеру.
В. - Как это – закончишь карьеру? Ты что, уходить собрался?
Р. - Да нет, зависит от того, как она закончится. Я хочу сказать, что или я уйду, или "меня уйдут", может также что-нибудь случиться, много разного может произойти...
В. - Ты думаешь, что твоя карьера может закончиться?
Р. - Нет, я не думаю об этом. Просто моя жена и мои дети будут готовы к обоим финалам.
В. - Надеюсь, это будет счастливый финал...
Р. - Не счастливый, но красивый. Потому что эта книга немного странная – это постоянный диалог между Рафаэлем с "efe" и Рафаэлем с "ph".
В. - Хочешь, чтобы мы вспомнили некоторые программы, которые есть здесь, в Мехико?
[на экране отрывки из телепрограммы 1973 года]
Р. - Это песня Мануэля Алехандро. Мы начинали вместе. Он начинал с песен, которые были... не то, чтобы смешные, но совсем другие, чем сейчас.
[Дальше Рафаэль спрашивает, нельзя ли ему микрофон дать, чтобы он показал кое-что. Ему дают микрофон - прим., пер.].
Р. - Одна из песен, например, была, которая называлась “Я расскажу тебе про свою жизнь", но на самом деле ничего не рассказывала. То есть это были песни, где музыка была красивее, чем слова. Теперь-то я больше обращаю внимание на слова.
То есть, ничего общего с Мануэлем Алехандро, который написал В. - Как красиво!“Amantes”, “Cuando tú no estás”, “Desde aquel día”
Р. - Мне повезло, что я встретил Хосе Луиса Пералеса, с которым мы сделали три великолепных альбома, также я имел счастье встретить в моей жизни Роберто Ливи, с которым сделал два потрясающих альбома. Но они понимают, что Маноло для меня, как мой старший брат. Без него не было бы Рафаэля!
В. - У тебя есть любимые песни?
Р. - И да, и нет. Все песни – мои маленькие дети. Конечно, всегда с наибольшей нежностью вспоминаешь первые [поет «Canción del tamborilero”]
Семнадцать миллионов дисков...
В. - Для каждой песни у тебя свое исполнение, своя форма подачи?
Р. - Это всегда... спонтанно. Поэтому я всегда исполняю по-разному. Только иногда, если я делаю какой-то жест, который заставляет публику – как, например, когда разбивается зеркало – заставляет публику вскакивать, то, конечно, я это буду повторять все время. Но я повторяю интуитивно.
В. - Большое впечатление в твоей работе производит то, что ты находишься на сцене в течение нескольких часов.
Р. - Обычно три часа.
В. - Как ты готовишься к концерту?
Р. - Я никогда не репетирую. Поэтому первые две-три песни я пою немного «холодно», потому что я сначала разогреваюсь.
В. - Чтобы почувствовать аплодисменты, узнать публику, почувствовать сцену?
Р. - Дело в том, что я не вижу людей. Я вижу только темноту и пою…в эту темноту. Потому что, если я буду замечать людей, то я потеряю... потеряю сам себя.
В. - Что еще ты хочешь сделать в жизни? Ты уже сделал столько всего...
Р. - Пять фильмов – очень хороших. Телефильм, всего один, но очень хороший. Ну, и штук пятьдесят альбомов, потому что это и есть мой путь. И все. А в личной жизни: стареть рядом с моими детьми, рядом с моей женой. И больше ничего.
В. - Ничего больше? Это разве мало?
Р. - Ну, не меньше!
В. - Пятьдесят дисков – это еще минимум пятьдесят лет, которые ты посвятишь сцене, потому что та любовь, с которой ты делаешь свое дело, вызывает мое восхищение.
Р. - Я тобой тоже восхищаюсь, ты знаешь это.
В. - Да, знаю. Мы беседовали с Рафаэлем... Ну, давайте, скорей!
Телеканал Galavision
1987
Перевод Надежды
Опубликовано на сайте 10.09.2010
