Письма Рафаэлю / Письмо обиженным поклонницам. 1971
Эти две публикации мы хотели бы представить особо и потому сочли необходимым сопроводить небольшим комментарием.
Совершенно очевидно, слава Рафаэля к моменту его первого приезда в СССР была огромна. Трудно найти исполнителя, который в тот момент вызывал бы такой страстный восторг и любовь среди публики самых разных возрастов. Но, безусловно, наиболее сильно под магическое воздействие таланта Рафаэля попала молодежь. Впрочем, это-то вполне объяснимо. Искренность эмоций, правдивость чувств тогда была в изрядном дефиците, что наиболее остро чувствовало поколение только входящее в жизнь. А ведь именно это и давал Рафаэль в полной мере своим слушателям...
Это фантастическое открытие требовало выхода, и потому многие испытывали потребность поделиться своими мыслями. И пошли письма в печатные издания... Но такое политически близорукое отношение не могло остаться незамеченным категорически. Потому-то и появилась на страницах популярного издания отповедь г-на Макарова юным поклонницам, чтобы разложить все по полочкам и доказать, сколь неприглядна подобная реакция на буржуазного артиста. Трудно теперь сказать, по личной ли инициативе это было сочинено или же поступило традиционное в таких случаях указание сверху... Только выход подобной публикации было вполне в духе времени и привычных канонов идеологического воспитания трудящихся.
Но время, великий судия, все поставил на свои места. И в жизнях поклонников, и творчество самого Рафаэля, которое спустя сорок лет вызывает тот же восторг, то же ощущение безмерного счастья... А вот это г-н Макаров вряд ли мог тогда предвидеть...
ПИСЬМА РАФАЭЛЮ. 1971
Обозрение нравов
Редакцию часто просят сообщить адрес учреждения, выслать наложенным платежом какую-нибудь дефицитную новинку, откровенно ответить, не является ли герой опубликованной недавно лирической поэмы другом детства одного нашего внимательного читателя. Разные бывают просьбы. Однако в последнее время настойчиво повторяется одна и та же — столь деликатного свойства, что даже бестрепетных сотрудников отдела писем охватывает некоторая робость. Нас просят, а иногда даже умоляют выступить в роли... уж не знаю, как и сказать, посредника, что ли, почтальона нежных чувств, конфидента, как выражались в старину, — одним словом, доверенного лица. Лица, которому многие девушки — Тани, Маши, Веры, работницы, школьницы, студентки — доверяют передать слова привета и самой пылкой любви испанскому певцу Рафаэлю. Вместе с этими уверениями поручается передать еще и письма, цитировать которые здесь по причине их крайней взволнованности не стоит, а также фотографии юных корреспонденток, художественно выполненные в различных ателье различных городов.
Сначала мы просто улыбались курьезу — во все времена наивные сердца склонны были создавать себе кумиров из сладкоголосых соловьев, выходящих на оперные и эстрадные подмостки. Потом обилие сердечных поручений стало нам досаждать, особенно после того, как в редакцию явился дедушка одной из поклонниц Рафаэля и сурово осведомился, передали ли мы певцу ту телеграмму из сорока пяти слов на художественном бланке, которую отправила артисту на наш адрес его внучка. А под конец, когда мы подвели некоторый итог всем этим излияниям, исповедям и признаниям, нам сделалось даже грустно. Всегда бывает грустно, когда присутствуешь при там, как тратится попусту жар души, как фейерверк самых искренних чувств вспыхивает и рассыпается по поводу, совершенно не соотносимому с такой затратой эмоциональной энергии.
К этой грусти примешивалась еще и странная обида: многие авторши писем (кстати, и авторы тоже попадались, хоть и в меньшинстве) признавались, что песни Рафаэля явились самым сильным потрясением их жизни, что, услышав эти песни, они сделались другими людьми. Так вот, обидно все-таки, что в стране великой литературы и искусства самое сильное художественное впечатление может произвести на кого-то певец Рафаэль.
«Искусство не брезгливо», — сказал философ, и был совершенно прав: я могу бездну удовольствий получать от допотопного танго «Брызги шампанского», но я ведь даже в пылу запальчивого спора не брякну вдруг, что эта душещипательная музыкальная пьеса потрясла меня больше, нежели, например, романс на стихи Сергея Есенина «Клен ты мой опавший», — не станем приводить других, более сложных примеров. Искусство не брезгливо — это верно в том смысле, что оно не знает жанров «высоких» и «низких», однако искусство и весьма взыскательно, когда — даже в рамках одного жанра — речь заходит о степени выражения правды — и чувств, и мыслей. Именно тут Рафаэль и многие его коллеги при всей своей непосредственности — кстати сказать, хорошо рассчитанной — очень уж скользят по поверхности. Да и какие, впрочем, могут быть к ним претензии, они ведь призваны развлекать — как оптимизмом, так и меланхолией, — тешить, ублажать, но уж никак не быть властителями дум.
Один почитатель Рафаэля, проживающий в Ясной Поляне, привел в качестве примера лирических откровений певца следующие слова его песни: «Если любишь меня, скажи об этом лучше сегодня, чем завтра».
Сделаем скидку на некоторую корявость подстрочного перевода, а заодно и на молодость нашего корреспондента, все равно, живя в Ясной Поляне, можно было бы подыскать слова, подающие более основательный повод для восхищения.
Однако пусть не подумают многочисленные поклонники испанского Рафаэля, что автор этих заметок задался целью опрокинуть их кумира в прах, оспорить его дарование и растоптать его лавровый венок. Как говорится, ни-ни, пальцем не тронем. К самому певцу, этому изящному кавалеру с выражением хорошо отрепетированного лукавства на лице, ни малейшего зла мы не питаем. Он типичный продукт своего времени и своих социальных условий, он запущен на эстрадную орбиту мощной машиной музыкального бизнеса, способной учитывать тончайшие настроения потребительского спроса, и, если притяжение этой машины ему когда-либо удастся преодолеть, можно будет говорить о нем как об артисте. Итак: не ему наши упреки. Наше сожаление и наши предостережения обращены к тем зрителям и слушателям, для кого этот заезжий гость олицетворил весь свет в оконце — все искусство, все эстетические ценности, все художественные возможности. Есть старое сравнение: если долго под видом шампанского пить прокисший квас, то потом однажды и шампанское лучшей марки может показаться невкусным. Если с такой страстью отдавать все душевные силы Рафаэлю эстрадному, то что же останется для Рафаэля настоящего? Вдруг ничего не останется? Молодость легковерных поклонниц не вызывает у нас снисходительной улыбки. Ибо она как раз лучшее время для воспитания чувств, для открытия мира, для постижения искусства как среды, созидающей человеческую личность.
Николай Васильевич Гоголь написал однажды, обращаясь к молодым людям: «Забирайте же с собою в путь, выходя из мягких юношеских лет в суровое, ожесточающее мужество, забирайте с собою все человеческие движения, не оставляйте их на дороге, не подымете потом!»
Любовь к прекрасному, понимание прекрасного — это тоже «человеческое движение», важнейшее притом, самым тесным образом связанное со всеми прочими движениями души. Автору этих строк знакомы люди, которым в свое время энергичная песенка «Джонни — из а бой фор ми» казалась шедевром, впитавшим в себя все то, чего только можно ожидать и требовать от искусства. Ни о чем другом они ни знать, ни слышать не хотели. Теперь эти люди наслаждаются в кино «Королевой Шантеклера», а один лишь вид книги, в которой больше ста страниц, вызывает у них судорожную зевоту. Всем богатствам культуры они предпочли песенки типа «Спасибо, аист!», где под видом душевности выступает слащавая сентиментальность, детективы в семнадцати сериях и о двадцати восьми убийствах, где сложность борьбы заменена эффектным мордобоем, скоропостижные романы, где приключение — не прием, помогающий раскрытию характера, а единственный смысл и единственная соль сочинения.
Культурный ширпотреб, если ему довериться, опасен не своей простотой (простота никому еще не мешала, прост Чехов, просты импрессионисты), но своей однозначностью. Он не требует от зрителя, слушателя, читателя никаких нравственных усилий, никакого душевного напряжения. Поклонники того же Рафаэля тратят свои молодые силы на восторги и ажитацию, а вовсе не на постижение его искусства — постигать ничего не приходится.
Искусство, не заставляющее душу трудиться, душу и не развивает. Между тем настоящее искусство существует ведь вовсе не для того, чтобы «украшать» жизнь, наподобие того, как «украшает» шоферскую кабину вырезанная из журнала ослепительная красавица; оно занимается духовной жизнью человека, то есть именно тем самым, без чего люди не были бы людьми. Искусство может обращаться к миллионам людей, ко всему человечеству в целом, и в то же самое время оно обращено к каждому человеку лично, к каждому человеку в отдельности. Может быть, поэтому Гамлетов на свете не столько, сколько актеров, исполняющих эту роль, а столько, сколько читателей и зрителей. А поточная продукция в искусстве безлична, она, конечно, учитывает определенные потребительские параметры — иначе какой был бы на нее спрос, однако личного выстраданного отношения ни от кого не требует. Она рассчитана совсем на другое — на приятное безделье, не отягощенное раздумьями, на всеобщее внезапное увлечение — нечто вроде психоза на развлекательной почве.
Лет двадцать назад, когда я был учеником, у нас в школе время от времени возникали внезапные страсти: то вся школа начинала носить огромные мотоциклетные очки на резине, то почиталось постыдным явиться в класс без небольшой из проволоки выгнутой рогатки, то наступала эпоха рыцарских турниров — одна половина класса влезает на спину другой половине и вызывает на бой соседей из параллельного класса — по истечении недели мода неожиданно иссякала, пропадала, как сквозь землю проваливалась, не оставив после себя ни малейшего следа, если не считать синяков и царапин. Нечто подобное происходит и в области повальных культурных увлечений: а потому мода на Рафаэля, к примеру, пройдет столь же внезапно, сколь внезапно она и возникла, и нынешние неистовые поклонницы сами потом не разберутся, отчего они сходили с ума, зачем сочиняли унизительные в своих неумеренных восторгах письма?
Одна девушка сообщает нам, что у них в городе вот уже шесть месяцев показывают фильм «Пусть говорят» и каждый день она отбывает в кинотеатре счастливую повинность, любуясь своим кумиром и внимая ему. Когда подумаешь о том, что за эти шесть месяцев можно было бы сходить в библиотеку, в картинную галерею, в музей, можно было изменить что-то в своем сознании, дать себе труд совершить хоть одно самостоятельное, кровное открытие для себя, в голову приходят невеселые мысли о потерянном времени и утраченных возможностях. Двадцатидвухлетней нашей корреспондентке эти соображения о необратимости бытия, естественно, еще чужды. Пока чужды. Но если искренность и отзывчивость ее натуры не зачерствеют с годами, она не просто посмеется однажды над наивными терзаниями своей юности, она еще и пожалеет о полугоде жизни, потраченном на безоглядное упоение Рафаэлем.
Впрочем, автора не прельщает поза того гостя пушкинской Лауры, который пугал юную красавицу грядущей старостью и вообще всячески стремился омрачить праздник жизни. Высказав непредвзятое мнение о Рафаэле, я вовсе не собираюсь ошельмовать и предать анафеме так называемый «легкий» жанр, который в лучших своих проявлениях, во-первых, не так уж легок, а во-вторых, весьма скрашивает жизнь, если только относиться к нему именно так, как он того заслуживает, — не преувеличивая. Более того, я склонен полагать, что такое нервозное увлечение приезжим испанцем (а завтра японцем, а вчера французом) вызвано отчасти тем, что наша собственная развлекательная индустрия излишне скромна и робка, а потому молодежь (и не только молодежь) в поисках ярких, праздничных впечатлений готова принять умелых и очень профессиональных гастролеров чуть ли не за гениев, упирающихся головой в солнце.
«Давайте жить красиво», — сказал некогда своим воспитанникам Антон Семенович Макаренко. О том, что необходимо разнообразить, украшать будничное бытие, много раз говорил Алексей Максимович Горький. Памятуя о нынешней проблеме свободного времени, эти слова надо воспринимать просто как руководство к действию. Со скукой надо воевать даже тогда, когда она воплощается в чрезвычайно серьезные, почти академические формы. Одним прекрасным субботним вечером в одно и то же время по трем программам телевидения передавали три лекции: из области медицины, транспорта и сельского хозяйства. Не вызывает сомнений их глубокая содержательность, однако нет сомнений и в том, что и медики, и железнодорожники, и колхозники в свободный вечер предпочли бы посмотреть талантливую и веселую программу. Культура увеселений хороша, когда она всегда под рукой, когда она по первому желанию заполняет быт, развлекая просто и естественно, не превращаясь ни в пугало, ни в фетиш.
Прошлой осенью в Париже друзья повели меня в клуб. Он размещался в небольшой комнате глубокого старого подвала, весьма напоминающего наши московские, где некогда складывались дрова. Работало в клубе два человека. Один разливал напитки, второй пел, аккомпанируя себе на гитаре. Приходят в клуб, разумеется, ради второго, ради его песен, и веселых и горьких, и наивных и мудрых, и французских и русских — например, московской «Цыганочки», невесть каким путем залетевшей на Монпарнас. Замечательна атмосфера этого клуба, сочетающая в себе официальность концертного выступления и особую дружескую интимность «своей» компании. Когда мы прощались, друзья спросили меня: можно ли в Москве провести такой вот простой и душевный вечер. Я сказал, что можно. Не вдаваясь в подробности и не объясняя, что для этого надо попасть куда-нибудь в гости или на вечер отдыха в какой-нибудь театр. А на скамеечке возле моего дома каждый вечер собираются с гитарами юные певцы. Вопреки общепринятой иронии, ребята они способные и аудитория у них постоянная. Осень уже не за горами, а под дождем много не напоешь...
Большое начинается с малого. Родство с великой культурой, неразрывная с ней связь возникают порой с песни, услышанной в поле, в вагоне поезда, во дворе старого городского дома. Что касается меня, то мне хочется пожелать нынешним поклонникам певца Рафаэля полюбить еще и Рафаэля Санти, великого художника и человека Возрождения. Я желаю им вывести себя из сферы простодушных несложных интересов и открыть себе самим еще многих поэтов, композиторов и художников, преобразующих силой своего гения наше сознание, просветляющих душу, помогающих жить. Я желаю им счастливого разнообразного досуга и постоянного нравственного труда, возвышающего дух.
Наставник же в этом труде — все наше общество, с его системой духовных ценностей, с его интенсивностью умственной жизни, с его благородством моральных устремлений.
Ан.Макаров
1971
Неделя № 34
ПИСЬМО ОБИЖЕННЫМ ПОКЛОННИЦАМ. 1971
Обозрение нравов
В дополнение к напечатанному
В первых же строках этого скромного сочинения автор признает свою оплошность. Статья, написанная с простодушной надеждой хотя бы немного охладить пыл неистовых поклонниц и поклонников испанского певца Рафаэля, засыпавших редакцию страстными посланиями, эта самая нравоописательная статья вызвала новые бурные потоки корреспонденции. Очень обидной для автора, очень по отношению к автору кровожадной. Автора называют завистником, невеждой, врагом истинной культуры, осквернителем святынь, слепцом, еретиком, ханжой, циником и кет-то вроде наемного убийцы. По правде говоря, после такого афронта следовало бы проглотить обиду, осознать свое поражение и огорченно умолкнуть. Однако все без исключения корреспонденты требуют ответа, к тому же повторяющиеся в письмах аргументы не кажутся мне столь уж убийственно логичными, а потому позвольте еще раз коснуться темы, вдруг оказавшейся такой злободневной.
Итак, самые тяжкие и самые нервные упреки обрушились на голову автора за то, что он якобы смертельно оскорбил приезжего иностранного певца, вылил ложку отвратительного дегтя в бочку его ослепительного успеха, подверг недостойному сомнению его дарование. Перечень этих злодеяний можно было бы продолжить, он стал бы более подробным, но от этого более справедливым. Ибо никаких упреков, относящихся к испанскому певцу, никакой ему укоризны, никаких порочащих его слов в статья «Письма Рафаэлю» не содержала. Она и посвящена-то была не Рафаэлю, не оценке его песен, а оценке его аудитории, вернее, некоторой ее части – наиболее восторженно, наиболее ослепленной, наиболее склонной терять голову. Той самой, которая до истерики визжала – простите, слово грубое, но, к сожалению, точное – во время концертов гастролера, которая, по собственному признанию, заменила себе песнями Рафаэля всякое общение с искусством.
Некоторые нотки непочтительности, промелькнувшие в статье, объясняются искренним желанием автора несколько уравновесить безмерные восторги почитателей. Хотелось протянуть им не ложу дегтя, а стакан обыкновенной трезвой холодной воды. Хотелось сказать им, что высокое искусство никогда не требует от своих зрителей ни исступления, ни отречения от мира, ни молитвенного самоуничижения.
Совершенно справедливо сказано в некоторых письмах: «на то и таланты, чтобы были поклонники». Но замечали ли вы, что по характеру успеха, по характеру поклонников можно в некоторой степени судить и о характере таланта? Вот, скажем, Игорь Северянин – поэт, несомненно, одаренный - имел скандальный, неприличный, ошеломляющий успех; не знавшие удержу почитатели (и особливо почитательницы) избрали его «королем российских поэтов». А слава Маяковского, поэта гениального, была огромна, но серьезна и сдержанна в проявлениях. Шаляпин и Собинов с молодости знали огромный успех, однако визги, вопли, безумные признания доставались на долю сладкогласых теноров, известных ныне только историкам музыки. Я не привожу здесь никаких параллелей. Я просто высказываю некоторые соображения о природе славы и успеха. И об их соотношении с подлинной ценностью искусства. Той самой ценностью, которая очевидна сама по себе и не требует в свое подтверждение никаких мифов. Между тем в качестве одного из самых главных аргументов одержимых сторонников Рафаэля выступает – не всегда по их, кстати, вине – миф о его глобальной уникальности, о том, что в сегодняшнем мире он «певец номер один», что ему аплодировали Лондон и Париж, и так далее в этом же духе. Необходимо внести некоторую ясность в распространенное мнение о нынешней, так сказать, мировой эстрадной иерархии. Рафаэль певец хороший, однако, не в коей мере не «номер один» (само по себе это понятие довольно странно), - таких певцов в мире много, за последние годы в мире вспыхивали и угасали несравненно более популярные звезды – Сальваторе Адамо, Том Джонс, Рита Павоне. Что же касается аплодисментов Лондона и Парижа, то не стоит так уж упиваться этим фактом: и Лондон и Париж аплодировали большинству выступавших там артистов.
И вообще не стоит так легко и восторженно принимать на веру все те заявления, которые в силу своего положения делают интервьюерам любимцы публики. «Я не кумир, я просто парень, который поет» - этот афоризм Рафаэля подхватили у нас его почитатели, не чувствуя рекламной броскости этих слов, бьющих на вызывающий симпатии естественный демократизм.
Между прочим, в последние годы нет ни одного «идола», который, фотографируясь на фоне своего «кадиллака», не признавался бы журналистам, что в сущности он простой парень, обыкновенный работяга, больше всего на свете мечтающий о крохотном огороде своих родителей. Я не призываю здесь судить артистов с вульгарно социологических позиций. Я высказываю только некоторые соображения о природе рекламы, без которой массовая потребительская культура не могла бы существовать.
«Мы любим певца Рафаэля, и это ничуть не мешает нам любить художника Рафаэля Санти, и многих других великих художников, и музыку Чайковского, Прокофьева, Гайдна, и романы великих писателей» - такие утверждения встречаются во многих письмах. Ну что ж, казалось бы, чудесно. Что может быть хуже снобизма в восприятии искусства? Здесь же полная широта взглядов. Настолько полная, однако, что немножко настораживает. Потому что напоминает уже всеядность и некоторую потребительскую беспринципность. Все мне нравится, все люблю и при этом не делаю, не хочу или не умею сделать различия между уровнями искусства, его правды и точности. Любовь к Рафаэлю-певцу при этом не вызывает сомнений, а вот к классикам кажется пока еще умозрительной, книжной, неким плодом холодной эрудированности, похожей на путеводитель: сведений – пруд пруди, а вот чувств и мыслей – маловато.
Я вовсе не собираюсь разочаровывать, кого бы то ни было в любви к испанскому Рафаэлю, мне просто хочется обратить внимание на масштаб настоящих художественных ценностей. Указывающий, между прочим, чье дело вечно и непреходяще, а чья слава эфемерна, хоть и блистательна.
В Ленинграде, на Невском проспекте, есть магазин, где торгуют плакатами, картинами и эстампами. Вместе с литографскими портретами Есенина, Маяковского, Блока, Достоевского, Некрасова на прилавке выставлен портрет испанского певца Рафаэля. Я понимаю, что магазин – это не Эрмитаж и не Русский музей. И все-таки мне как-то не по себе.
Ан. Макаров
1971
Неделя № 38
Опубликовано на сайте 17.07.2011
