60-е
ПОЯВЛЕНИЕ АРТИСТА
Шествие моей карьеры, со всеми сложностями, которых логично ожидать в начале, особенно когда речь идет о том, чтобы привить мою манеру исполнения, абсолютно новую и отличающуюся от того, что было принято в те годы, началось в десятилетие, ознаменовавшееся нехваткой всего – в смысле моей профессии.
Делать нужно было все, особенно мне. Казалось, что в ту эпоху, когда люди танцевали в обнимку под мелодии тогдашних певцов, не найдется места для юноши, которому едва исполнилось шестнадцать лет, а у него хватало смелости претендовать на то, чтобы публика сидела, слушая его.
«Какое безрассудство!» - снова и снова повторяли мне мои собственные профи. Но все эти комментарии не производили на меня никакого впечатления. И вместо того, чтобы осадить меня, они добились того, что моя уверенность в себе и в том, что я делаю, а также огромный азарт, с которым я брался за все, и именно за новые вещи, лишь подталкивали меня вперед, со всей силой, которую придает тебе молодость, и особенно вера в то, что ты делаешь.
Люди, публика, всегда были моими лучшими сообщниками. Они стали и продолжают оставаться мотором, который помогал мне преодолевать возникающие передо мной препятствия. Всенародная поддержка! Это были трудный, но быстро закончившейся период, потому что я сразу увидел путь, по которому должен следовать. И возникли огромные возможности, которые открывались передо мной в фирмах грамзаписи, в кино, на телевидении, и в особенности на моих концертах - тех, про которые мне в самом начале говорили, что все, на что я претендую, утопия.
Шестидесятые годы были поистине увлекательными и беспокойными - то есть в том, что касается осуществления моей мечты.
Я тот,
кто каждую ночь преследует тебя.
Я тот, кто уже не живет из-за любви к тебе.
Тот, кто ждет тебя, мечтает о тебе, тот, кто
хотел бы стать властелином твоей любви…
Первые выступления во Дворце Музыки
Мой первый концерт. Незабываемо! Театр Сарсуэла (Мадрид)
Несравненный Мэдисон-Сквер Гарден. Нью-Йорк.
БЕЗ ОСТАНОВКИ ВОКРУГ СВЕТА
Фильмы 60-х
На закате Солнца
Пусть говорят!
Хулиган
Ангел
Дискография 60-х
Это десятилетие принесло незабываемые песни, которые мне посчастливилось сделать хитам. Песни, ставшие саунд-треком жизни многих, очень многих людей: «Мужчины тоже плачут», «Когда тебя нет», «Я тот», «Барабанщик», «Я был влюблен», «Ночь», «Я закрываю глаза», «С того дня», «Моя великая ночь», «Пусть говорят», «Поговорим о любви», «Аве Мария», «Когда приходит моя любимая», «Песня о труде» и еще много других.
Посмотрев в театре пьесу Кальдерона де ла Барка «Жизнь есть сон», ты открыл, что ты артист – что же там произошло?
Я пел с четырех лет, а в девять получил премию как лучший голос Европы. Но для меня это было игрой. Тогда я пел все дни напролет, потому что петь мне было легче, чем есть. Я всю жизнь пел. Но в тот день я пришел в театр – шатер, который летом ставили в мадридском районе Куатро Каминос, и там показывали «Жизнь есть сон». Увидев эту вещь, я пережил чудесное открытие – я понял, что я «актерская косточка». И что пение может послужить мне для кое-чего: чтобы выразить себя с помощью данного мне голоса.
То, чего я хотел на самом деле – это делать какие-то вещи на сцене, представлять их. Фактически я всегда считал, что мои песни – это маленькие комедии или драмы, и думаю, что в каждой песне есть свое герой, в которого я верю и которого создаю во плоти. Я всегда воспринимал песню через актерскую игру, а дарованный мне голос служил, чтобы меня лучше слышали. Но если б его у меня не было, я бы сказал все это просто словами.
В тот день я решил, что буду работать на сцене, и подумал, что, наверное, стану петь, потому что я умел делать это, но пение было только дополнением. И я бессознательно занимался совершенствованием этой моей грани – продавца историй, потому что им я и являюсь, потому что я считаю себя кем-то вроде античного хуглара (нечто вроде испанского скомороха – прим.пер.), из тех, что распевали свои стихи.
В то время ты принимал участие в разных конкурсах, чтобы заявить о себе?
Я родился с песней, и с десяти лет звонил на радио, пел, и мне давали премии. Более того - ведущие советовали мне каждую неделю изменять имя, чтобы принимать участие во всех конкурсах подряд. И я пел в разных стилях; таким образом я получил много наград.
И с тех пор, когда ты поешь, ты каждый раз отдаешь все, что можешь?
Я не умею делать это по-другому. Я не могу выходить на сцену, чтобы создавать видимость работы. Я не умею, никогда не умел и никогда не стану учиться этому. У меня это в голове не помещается, когда мне говорят, чтобы я пел поспокойнее, или покороче, или что дело не стоит таких усилий. Как это не стоит? Для меня самый маленький и самый большой город, самый знаменитый и самый незначительный – все равны. И равны все страны. Может быть, это и есть тот секрет, благодаря которому публика никогда не чувствовала себя обманутой мною. Я всегда был и остаюсь очень искренним с людьми. И в день, когда я чувствовал себя плохо из-за простуды или по другой причине, я уже после второй песни говорил об этом публике и старался сделать все как можно лучше.
Что для карьеры Рафаэля значит Мануэль Алехандро?
Мануэль Алехандро был и остается великолепным автором историй, которые я рассказывал и пел. Это жизненно необходимый для моего творчества композитор. Маноло создает героев, а я адаптирую их на свой лад, потому что я все просеиваю через свое сито и рассматриваю со своей точки зрения, это у меня врожденное. Мануэль Алехандро дает мне свободу поступать так. Если я во время пения начинал чуть ли не говорить речитативом, он не заявлял мне, что это неправильно, а напротив, советовал так и продолжать. А Пако Гордильо, мой тогдашний менеджер, всегда понимал мое настроение. Как и мои родители, оказавшие мне огромную услугу, позволив делать то, что я хочу, Пако был человеком, выполнявшим все мои желания в те первые годы. Пако всегда помогал мне реализовать мою мечту.
Ты писал, что артистом рождаются, но не становятся им, пока не пройдут огранку, и сделать это должен он сам. Как ты отшлифовывал артиста, который у тебя внутри?
На уровне подсознания, потому это зрители обтесывает тебя, именно они показывают тебе дорогу. Если ты к ним прислушиваешься, если, выходя на сцену, ты внимательно следишь, как они дышат, когда аплодируют, а когда нет, ты видишь свой путь. Публика избавляет тебя от комплексов. Публика была великолепным учителем. Я не результат грандиозного запуска, у меня не было ни крестного отца, ни фирмы грамзаписи, которая вложила бы сколько-то там миллионов, чтобы вывести меня в мир. Меня проталкивала публика, ставшая для меня отцом и матерью, и она до сегодняшнего дня оберегает мою карьеру. Моя опора – это люди.
Тогда, в начале твоей карьеры, все вдруг ускорилось, ты попадаешь на отборочный тур на фестиваль в Бенидорме, выигрываешь его, получаешь свой первый контракт в мадридском зале и записываешь свою первую пластику. Это стало решающим стартовым рывком твоей карьеры?
Нет. Решающий момент был в начале шестидесятых, когда я понял, что я артист, потому что после этого я начал петь в разных местах, и этот опыт имеет для меня такое же значение, как и то, что я выступал в Нью-Йорке, в Мэдисон-Сквер Гардене. Просто фестиваль в Бенидорме – самое очевидное. Но чтобы попасть туда, мне приходилось петь на множестве других сцен. Фестиваль в Бенидорме стал первой ступенькой бесконечной лестницы, по которой я начал подниматься. Хотя раньше дела шли очень плохо, это быстро закончилось. Я сразу разглядел свой путь, который указывала мне публика. Так что я недолго блуждал в потемках.
На что ты опирался, развивая твою творческую личность, на что обращал внимание?
С тех, как я начал работать, я стал ездить за границу, чтобы зарабатывать пением, и повидал многих артистов. Поэтому первое, на чем я сосредотачивался – это на вещах, которые они не могли сделать. Я не смотрю на то, что другие делают хорошо, потому что я никогда не пытался никого имитировать, но я смотрю на то, что он не могут или не должны делать. И это невероятно хороший урок. Даже если я об этом не думаю, что-то все равно оседает внутри. С одной стороны, я отбираю те вещи, которые хороши, потому что если они таковы, то и говорить больше не о чем, а с другой - отделяю плохие, чтобы отбросить их и не поддаться искушению, даже если они производят на публику большое впечатление. И с другой стороны, я никогда не выдумывал специально свою индивидуальность и никогда не был артистом зеркала. Я выходил на сцену и делал то, чего именно в этот конкретный момент требовало мое тело. Я очень критически отношусь к самому себе.
Первая фотография, которую мне сделали в начале моей карьеры.
Поэтому ты все еще на боевом посту и все еще востребован. Что заключает в себе творческий псевдоним Рафаэль?
Это была интуиция. В четырнадцать лет я в первый день моих проб в фирме грамзаписи Philips спросил: почему название фирмы пишется через РН? И мне ответили, что во всем мире, кроме Испании, РН - это "эф". И я, не имея никакого понятия о маркетинге, сразу сказал: "если я буду писаться через РН, мое имя смогут прочитать во всем мире".
Публике потребовалось время, чтобы понять твой стиль на том этапе шестидесятых годов?
Нет. Публика сразу же поняла меня.
Как вызрел выход Рафаэля на международный уровень?
Я, сам того не осознавая, заранее подготовил почву. Я начал выезжать за границу еще до того, как было задумано самое главное в Испании, так что я одновременно выковывал себя повсюду. Я уехал в Париж, чтобы записать пластинку у Эдди Барклая, до того как дал здесь свой первый концерт. И это помогло мне после первого мощного рывка в Испании наращивать успех за рубежом. Я делал что-то в Испании и сразу же уезжал за границу, чтобы продолжать петь. В Испании был только один телевизионный канал, поэтому считалось, что я не должен делать много передач - я и делал одну в год.
Тогда, в шестидесятые годы, ты уже понял, что твоя вселенная - не только твоя страна, а весь мир?
Да. Но в эти первые годы я считал, что должен петь не только на испанском, но также на английском, французском или итальянском. А позднее я четко уяснил себе, что мне не с чего было петь на других языках, что весь мир может слушать меня на испанском, потому что так им больше нравилось. Это мне сказали во Франции или Италии. Я понял, что исполнить одну песню на чужом языке - это дань вежливости, но нет необходимости петь так весь репертуар.
Париж выполнил одно из твоих желаний - выступить в Олимпии. Как Рафаэль вспоминает об этом моменте?
Поначалу моей главной мечтой было спеть на мадридской Гран-Виа. И несколько лет подряд я не сходил с афиш Дворца Музыки, расположенного на этой улице. Я давал концерты, а потом был фильм, "Когда тебя нет", первый, который долго продержался в репертуаре... а к концу этого периода я уже снял второй фильм - "На заходе Солнца", и снова начал сезон концертов, и я устроил премьеру следующего фильма, "Пусть говорят", и так одно за другим. Так что в течение нескольких лет я в одном и том же театре чередовался сам с собою - то появлялся в кино, то давал концерты. Это была моя первая мечта. А оттуда я перешел на международный уровень - туда, где выступали светила той эпохи, в парижскую Олимпию, на первых выступлениях в которой я имел огромный успех. А потом был лондонский Палладиум, Мэдисон-Сквер Гарден в Нью-Йорке...
В этот период ты объехал практически весь мир, кроме Австралии и Японии, в которых побывал в семидесятых. Каким было твое появление в Латинской Америке?
Логично было бы перед поездкой в страны, говорящие на чужих языках, сначала совершить именно такое турне. Но когда Брайан Эпштейн привез в Испанию Битлз, он отправил меня в Мэдисон-Сквер Гарден. А потом я продолжил турне по Аргентине и по всему американскому континенту. В Мексике я появился в 1967 году и стал приезжать туда каждый год. С того десятилетия народ всего американского континента относился и продолжает относиться ко мне с огромной любовью и восторгом. И честно говоря, я не смог бы выделить какую-то одну страну в обход других. Все они внесли свой вклад, и очень большой, в мою карьеру. К счастью, не было ни одной страны, которая бы отвернулась от меня. И не только это, они год за годом постоянно поддерживают мое творчество.
Какие твои произведения ознаменовали шестидесятые годы?
В музыке - «Мужчины тоже плачут», «Барабанщик», «Я тот», «Когда тебя нет», «Пусть говорят», «Аве Мария», «Хулиган», «На заходе Солнца», «Поговорим о любви», «Ночь», «Песня о труде», «Я был влюблен», «С того дня», «Я закрываю глаза», «Моя великая ночь» и многие другие. В кино - «Когда тебя нет», «На заходе Солнца», «Пусть говорят», снятый в Аргентине, «Хулиган», снятый в Мексике, и «Ангел».
Как в шестидесятые годы создавались пластинки?
Это было замечательно. Я записывал их "в прямом эфире", весь оркестр сидел у меня за спиной, и если ты ошибался, приходилось начинать все сначала. Но это было очень волнующим. Видеть, как чисто играет огромный оркестр, ты в центре слушаешь их, а они в наушниках, чтобы слышать тебя. Это было чудесно. Это была жизнь. Это был концерт для нас. Мы записывались в огромных студиях, производивших сильное впечатление.
Как ты попал в кино?
Когда меня позвали в первый раз, я ответил – нет. Я был в Севилье, в театре Сан-Фернандо, продюсер вошел в мою гримерную и спросил, интересует ли меня кино. Я сказал ему, что не вижу себя в кинематографе.
Но потом я принял его предложение, и это было очень интересно, потому что я попал в руки очень авторитетных людей, таких, как Марио Камус, что гарантировало, что работа будет выполнена хорошо.
Тебя награждали столько раз, а какие награды была ключевыми для этого десятилетия?
Разумеется, награда на фестивале в Бенидорме, потому что ее я заслужил совершенно самостоятельно, и там я начал понимать, что хорошо сделанные в профессиональном отношении вещи, за которые берутся с умом, дают хорошие результаты, и что за все надо платить, и что очень важно уметь жертвовать чем-то. В тот момент я был мальчишкой, но тем не менее у меня хватило предусмотрительности не идти на пляж и не кутить ночь напролет. В тот день, когда шла борьба за награду, все были изрядно не в себе, а я был как огурчик, потому что в эти три дня не выходил из номера. Такое поведение присело свои плоды. В этом смысле я все такой же, я не изменился, даже наоборот – эта черта еще усилилась. Если я собираюсь дать концерт, я стараюсь весь день не говорить, так что первые ноты, которые я беру, очень чистые. Но для этого надо быть склонным к жертвенности. У меня она есть, потому что я очень уважаю публику. Ты должен быть в хорошем состоянии, а если это не так, ты, по крайней мере, сделаешь все возможное, чтобы оказаться на высоте.
Как вспоминаешь о своем участии в Евровидении?
Евровидение играло очень большую роль, потому что тебя смотрела вся Европа. Через день после того, как я спел в Люксембурге «Yo soy aquel», я пел в Лондоне и в Германии с ярчайшими звездами этих стран, и получил награду на Miden в Каннах, где были Том Джонс и Петула Кларк. А после моего второго появления на Евровидении было еще круче. Но все это связано с тем, что это было десятилетие, в котором все становилось открытием.
В шестидесятые ты также получил приглашение участвовать в легендарной программе Эда Салливана на CBS в Соединенных Штатах - как это было?
В те годы это было грандиозное шоу. Его транслировали из Нью-Йорка на всю страну, от побережья до побережья. Попасть туда было достаточно сложно. Это был волнующий опыт.
Как ты оцениваешь шестидесятые годы?
Это было чарующее десятилетие, потому что все еще надо было открывать для себя. Шестидесятые годы были очень созидательной эпохой и эпохой полной свободы. В то время ты мог выйти на телевидение и быстро стать популярным, но постоянно появляясь там, ты рисковал загубить твою карьеру. Поэтому я всегда говорю, что одно выступление в год не принесет вреда. Так что мне повезло пожить и в том времени, и в этом. Например, то, что я пел в театрах без микрофона, научило меня ничего не бояться, потому что ты сможешь спеть и так.
Рафаэль, полностью посвятивший себя работе, сумел пройти сквозь время со своей оригинальной манерой исполнения, никогда не теряя своего собственного стиля, не связывая себя никакими узами и не делая уступок в пользу того, что в определенный момент могло быть общепринятым или модным, проявляя великую мудрость – уметь принимать новые вещи, чтобы приспособить их к своему образу жизни и работы.
