Донья Соледад
- Скрываете ли вы от своих друзей и сослуживцев то, что восхищаетесь Рафаэлем?
- Мы много раз ссорились из-за него и я его защищала. Есть люди, которым он нравится, есть и такие, кто против него. Таков, например, мой шеф. Когда я говорю, что потратила четыре тысячи песет, чтобы увидеть Рафаэля, он делает такое лицо...
Однажды я ему сказала: «В следующем году я потрачу восемь тысяч, только чтобы позлить Вас». Он считает, что все мы, женщины, просто сошли с ума, потому что мы просто увязли в Рафаэле – мужчины, женщины, все мы. Согласна, Рафаэль затягивает, но в нем нас привлекает избыток человечности, избыток любви,. А мужчины впадают в ярость. Не так давно мои двоюродные сестры в Овьедо (обе замужем) сказали «Мы идем на Рафаэля». И что же сделали их мужья, парень? Они состроили такие рожи... В тот день в доме не было ни обеда, ни ужина.
- Но они все-таки пошли на Рафаэля?
- Вечером, когда мы собирались, мужчины просто взорвались. С чего это вы так прихорашиваетесь? Чтобы посмотреть на этого шалопая? И это было еще самое мягкое из сказанного о нем. Нападки на него – их ежедневное занятие. И пока женщины наводили красоту, мужья просто кипели от злости. И на концерте, на котором мы много аплодировали, они наступали нам на ноги. И еще - когда сестры вышли с концерта очень довольными, мужей просто перекосило. И помимо прочих доводов, они считают своим долгом говорить, что женщины по отношению к Рафаэлю ведут себя просто кошмарно. Есть нормальные люди, которые говорят «Я иду на Рафаэля», но это не влияет на окружающую его атмосферу истерии. Мальчик не виноват.
- Но это ему нравится.
- Не думаю. Я говорю это с высоты моего возраста. Девочки, молоденькие фанатки, могут думать по-другому – что Рафаэль не может жить без этого. А Рафаэль теряется от этих криков, потому что его публика могла бы быть намного лучше, чем та, которая слушает его сейчас.
- Более, скажем так, изысканная, более космополитичная?
- Именно. Более воспитанная. Хотя она и сейчас разная. (донья Соледад начинает волноваться) Разная, очень. Это невообразимая смесь – от мультимиллионеров до бедных горничных. Но я вижу, что народ отступается от него из-за нападок и злобных голосов. В провинции и в поселках это приобрело катастрофический размах. Клевета продолжается. Мы работаем в юридической консультации и встречаемся с самым разным народом. Одни за Рафаэля, другие за Серрата. Дискуссии, организованные во время приезда мальчика в Мадрид, были чудовищны.
Представь, начальник одной девушки из Галисии, уже совершеннолетней, сказал мне: «Да меня не интересует Рафаэль, но знаешь, почему я так зол на него? Потому она всю жизнь тратит на то, чтобы говорить о нем и защищать его».
- Чего я не могу понять – это того, почему вы все так неистово, по-матерински, защищаете его? Это мания преследования?
- Да вы посмотрите, как на него нападают. Враги, стремясь погубить его, доходят до крайностей. Взгляните вокруг – у некоторых это стало просто навязчивой идеей! Поэтому я так резко сказала своему начальнику, что в следующем году потрачу на Рафаэля восемь тысяч песет.
- Вы не утомитесь, проматывая на Рафаэля восемь тысяч песет?
- Откровенно говоря, выступления в провинции мне несколько приелись, потому что в целом они не такие феерические, как в Мадриде.
- Говорят, что в Мадриде Рафаэль потерял много денег?
- Думаю, это правда. Попробуем подсчитать – шестьдесят оркестрантов, двадцать хористов, трое из группы поддержки или как их там называют, и это только персонал. Прибавьте стоимость кресел – по четыреста песет за штуку. Если сложить все, что мальчику пришлось уплатить, ему не осталось даже на пакетик орешков. Или я слишком сообразительна, или люди глупы. В провинции он меня утомляет, потому что он – очень похожий на других певец. Но в Мадриде он – единственный, это амбициозный, капризный и очень артистичный певец с большим самолюбием. Он говорит «Я даю сольный концерт, чего не делал никто», и приводит Франка Пурселя. Когда в антракте он играл мелодию к «Los jinetes en el cielo», которая восхитительна, люди входили в зал как бараны – они даже не отдавали себе отчета в том, что оркестром дирижирует Франк Пурсель. Их ослеплял Рафаэль и только Рафаэль.
- Потому что на концертах встречаются люди, которые кричат «Благослови господь твою мать!»?
- Не думай, встречаются и такие, которые выкрикивают оскорбления. Но гораздо важнее бессовестные нападки, которые принесли ему столько вреда. И они продолжаются, в частности и потому, что мы его защищаем. То, что четыре тысячи его защищают – это не то же самое, что четыреста тысяч, которые им восхищаются. Вы когда-нибудь думали, откуда это пошло? Все дело в деньгах. Например, здесь собираются несколько человек, и ни вам, ни мне не скажут, кто это. Здешние люди и люди из Мексики создают «фонд зависти», доказывающий, что артисты в Мексике патологически ненавидят его, и все кончено. Если это не так, то как объяснить, что во всех газетах, агентствах, министерствах и других учреждениях получают письма о том, что Рафаэль женился в Голландии? Я защищаю Рафаэля, бедняжку, как они его называют, так же, как защищала Сесара Переса де Тудела или Педро Карраско, когда начали свою карьеру. Я посвятила жизнь тому, чтобы сделать все ради Сесара, Рафаэля и Педро. И пусть при мне никто ничего говорит о Сесаре и Педро, потому что я просто зверею.
- То есть Вы – настоящая испанка.
- Мне все равно – что испанка, что англичанка. Я хотела бы родиться в Англии. Но я думаю, что мы здесь злобны и завистливы. Зависть скоро проглотит нас. Какие причины заставляют ненавидеть и критиковать Рафаэля? Здесь решили не принимать Рафаэля всерьез. Или не принимать всерьез Сесара или Карраско. Но со мной они ничего не смогут сделать. Четыре тысячи? Ну, а в следующем году – восемь тысяч песет.
- Как вы думаете, нож, брошенный на сцену в Барселоне, – это рекламный трюк?
- Бедный, ему остается только страдать от всей этой рекламы, которую он, как говорят, сам же и организует. Он болен, истощен, иссушен. У него непомерное самолюбие. Он хочет добиться большего, и живет между истощением и криками поклонников «Да здравствует твоя мать!» и «Да здравствует твой отец!»
Сейчас провинция ведет себя не так вызывающе, как Мадрид. Хотя в провинции ему приходится больше напрягать голос, потому что у него нет хора, который порафаерживат его. Это не то же самое, это выглядит так, будто ему не хватает скандала. Этот шум в зале, который сопровождает его и все возрастает. В Мадриде, когда перед началом представления звонит колокольчик, в зале еще заметно движение. Это волнение или не знаю что. Люди в провинции более учтивы, такой толчеи там не увидишь. Общество там маленькое, и девушки или большинство из них, не решаются кричать, потому что думают «Ой, завтра мой парень скажет, что я истеричка». В Мадриде с Рафаэлем бывало и так, что при виде этой беготни в зале он перед тем, как начать петь, устраивал скандал, мучился в напряжении и ожидании. Но если кого-то хотят утопить, его утопят и победят. Тут не надо долго ходить вокруг, в Испании это выглядит так: есть некоторый «фонд» зависти, примерно «Я погублю тебя, Пепе, потому что ты не даешь мне жить, подожди немного, и я уберу тебя с дороги».
- Но получается, что по строгим мужским меркам у Рафаэля преувеличенно выразительные жесты и позы. И ненатуральный горловой голос.
- Я согласна с этим, но предложите ему петь без всего этого. Что останется от Рафаэля? Голос, каких довольно много в Испании. Учтите, что он родом из Андалузии, и его жесты идут из глубины души, и сначала он хотел петь в народном стиле. Но потом, они прицепились к его голосу и продолжили нападки с другой стороны. Тогда он, умный мальчик, а он гораздо умнее, чем выглядит в наших глазах, заявил: «Что они говорят? Что я потираю нос и изображаю простодушие? Но если я не буду его потирать, я не буду Рафаэлем. Что я кручусь по сцене? Но если я не стану этого делать, я буду Хуаном Пардо». Лишите его этих жестов, когда он стоит на сцене, и он станет одним из многих. Именно тогда бедный Шевалье, увидев его, сказал: «Какой человек, какой артист, это изумительно!». Он был поражен именно его движениями.
- Когда вы поняли, что Рафаэль – певец всей вашей жизни?
- Когда услышала «El Tamborilero», потому что до того я была среди тех, кто высмеивал Рафаэля. Его называли «акула». Когда я по телевизору увидела, как он поет «Tamborilero», для меня это стало открытием. Не следующий день я пошла покупать пластинку, и в магазине была очередь. Увидев его выступление, я поняла, что он – единственный. Единственный из всех. Учтите, что он умрет молодым, когда мы меньше всего будет этого ожидать. Например, он выступает в Вальядолиде, а в одиннадцать утра уезжает. Прибывает в Овьедо, поет вечером и ночью. Потом садится в машину и снова мчится по шоссе. Вы считаете, что это – жизнь? Несомненно, это самый уважаемый из современных певцов.
- Вам доводилось разговаривать с Рафаэлем, вы хотели с ним познакомиться?
- Была одна встреча, мы случайно столкнулись и я попросила его подписать снимки. Я сказала «Я восхищаюсь тобой», а Рафаэль слегка улыбнулся и подписал фото, он нормальный человек. У меня хранятся три подписанные им фотографии. При этом учтите, что у моей невестки есть сын шестнадцати лет, за которым я должна следить во все глаза, чтобы он не стянул фотографии и не унес в свою комнату, заклееную афишами. На стене у него висит даже президент, Марибель Андухар.
- У вас есть все пластинки Рафаэля?
- Все. У меня много подруг, замужних женщин, мужья которых более или менее благосклонно терпят, что их жены хранят все диски Рафаэля. Мой брат постоянно отказывался сходить на концерт Рафаэля. Когда я почти силой повела его на концерт с участием Франка Пурселя и в конце спросила «Ну и как тебе?», он ответил; «Видишь ли, это не то, о чем мне говорили». Я видела, что он поднялся, как и все остальные, и аплодировал. Это подтверждает, что Рафаэль – не просто певец для девочек, не имеющий поклонников среди людей среднего возраста; нет, этот человек нравится всем.
- А Маноло Эскобар?
- Я восхищаюсь им и говорю себе: «Что за человек, как он умеет передать душу Испании, как он живет, и все, что он получил, он действительно заслужил, да, заслужил». Я им восхищаюсь, но вот Вы подарили мне пластинку Маноло Эскобара и я говорю Вам «большое спасибо», но в мой дом я ее не внесу. Рафаэль – это нечто особенное, я намного Вас старше и могу сказать, что в истории Испании не было равного ему, это редчайший феномен. Он нравится и служанкам, и медсестрам, и маркизам. И я скажу вам еще одну вещь – все поклонники Рафаэля – друзья. У Хулио Иглесиаса толпа поклонников, но нет такого кипения жизни. Вокруг Серрата толчется народ, но ему чего-то не хватает. Я могу сказать, что для того, чтобы выдержать все направленные против него компании, Рафаэль должен быть очень тесно связан с народом. С другой стороны, эта кампания довела бедного мальчика до болезни. С Наталией Фигероа происходит то же, что и с нами. Она его получила, защищает его и готова убивать ради него. Вы думаете, девушка, которой безразличен Рафаэль, написала бы ту статью, что была опубликована в АВС? В которой окончательно высказалась о «клевете, которая все еще продолжается». Потому что у нас есть способ круговой связи по телефону. Мне звонят: «Слушай, немедленно выходи и покупай «Diario Femenino» (Женский ежедневник). По телефону сразу передается новость о том, что про Рафаэля написано в том или ином журнале или газете. Или что идет передача по радио.
- Кем, кроме Рафаэля, вы восхищаетесь?
- Многими, потому что я люблю искусство. Я без ума от театра, Хайме Солома, Марии Долорес Прадера и их пластинок.
- Вы не чувствуете себя неловко на концертах Рафаэля рядом с кричащими и беснующимися тринадцатилетними девочками?
- Минутку, минутку. Я не сижу рядом с этими девочками. Я сижу рядом с врачом, окулистом и его сестрой, Мерседес, рядом с секретаршей президента, моей невесткой, кузинами, приехавшими из Овьедо, все они - милые и очень прилично одетые люди. И рядом с матерью моих кузин, которая, естественно, тоже пришла. Мы боялись, что старой даме не понравится Рафаэль, и подготовили ее к концерту. Ей объяснили, что дебют Рафаэля был очень трогательным. Выходя из дома, она (а тетя - большая насмешница) сказала: «Я прихватила флакончик с одеколоном – вдруг у меня закружится голова, когда выйдет Рафаэль?». Ну и в самом деле, когда вышел Рафаэль, зазвенели колокола и ах! - бедняге и впрямь пришлось доставать одеколон. Была такая суета! Вообще-то мы не знали, что его ждет - взрыв аплодисментов или свист... Люди отреагировали нормально, они встали и – буря аплодисментов! Рафаэль нравится даже старикам. Донья Консуэло, бедняжка, которой уже за семьдесят, назавтра сказала мне, вздыхая: «Ох! Какая же я старая!» Я ответила: «Донья Консуэло, в чем дело, Вы прекрасно выглядите». И несчастная ответила: «Я чувствую себя слишком старой для одной вещи». Я ей говорю: «Почему? Да ладно, успокойтесь». А она отвечает: «Я же скоро умру, и у меня так мало шансов еще увидеть Рафаэля». Она сказала это от всей души. Бедняга так переживала. В ее семье на имени Рафаэля стоит «совершенно секретно». Они не желают даже слышать, как о нем говорят. Потому что, как и все мы, она тратит уйму денег на Рафаэля. Во что он нам обошелся! Это занятие для миллионеров. Письма в Нью-Йорк, письма туда, письма сюда. Письма в его защиту в газеты, иногда письма, чтобы обругать журналистов, иногда – чтобы поздравить их. Много уходит на журналы. И бедная донья Консуэло, на всех парусах летящая ко всем чертям. Она потратила на Рафаэля целый капитал. Семья была против, но для нее это было единственное оставшееся ей утешение. Когда она подняла эти паруса, я сказала ей: «Не увлекайтесь, донья Консуэло». Они живет на ренту, могла бы навещать приюты, пить чай и играть в канасту. Но вот же – что за дело она себе нашла? Рафаэль. Она защищалась: «Я люблю его, потому что к нему так плохо относятся»
Я знаю людей, которые не желают со мной разговаривать и даже смотреть – все из-за Рафаэля. Не стоит говорить так, но у меня есть здравый смысл, который привлекает внимание. Поэтому, когда обо мне говорят, что я - рафаэлистка, люди теряются и думают, что я в любой момент могу выкинуть любой фортель. В моем возрасте я не могу себе позволить завести в доме комнату, увешанную афишами Рафаэля, потому что мое время прошло, и, как бы мне этого не хотелось, в моей квартире не может быть афиш. Однажды я умру, сюда войдут и скажут «смотри-ка, помешанная». После смерти я попаду в газеты. Но я знаю женщину моего возраста, которой это покажется смешным, потому что вся ее квартира увешана Рафаэлем. Там и булавку некуда воткнуть. Все на цветных кнопках, подобранных в тон к фотографиям. Она ушла из монахинь, это скромнейшая женщина, и вот тебе – Рафаэля вволю. Раньше она меня обожала, а теперь всех нас ненавидит. Не знаю – может быть, она ревнует, и ей хотелось бы, чтобы только она имела право поклоняться Рафаэлю. В любом случае, я знаю людей вроде меня, которые будут голодать, но обязательно пойдут послушать Рафаэля. И для этого делали невероятные вещи. Знаете, что выдумала одна девушка, у которой не было денег, чтобы сходить на концерт? Она пошла по домам, выпрашивая газеты и журналы для монастыря Святого Антония. Потом она продала их и купила билет. Видите, что придумывают. В другой раз, когда у Рафаэля был геморрагический гастрит, я встретила на улице двух очень хороших подруг и позвала их в кино. Они сказали: «Нет-нет, мы дали обет». «Какой обет?» - спросила я. «Мы с сестрой два месяца не будем ходить в кино и не станем смотреть телевизор». «А для чего?» «Чтобы Рафаэль поправился». Повторяю, это милые современные девушки, к тому же с характером. Они добавили «Мы молимся на четках и ложимся спать в десять часов, без всякого кино и телевизора». Обет на два месяца – за Рафаэля. Сейчас я потеряла их из виду, но мне хотелось бы знать – просто из любопытсва – что с ними стало, сохранили ли они свой пыл.
- А Вы молились за Рафаэля?
- Похоже, вы нацелили камешек в мой огород, но я признаюсь. Я никогда не молюсь на четках. Святой Доминго изобрел такую длинную и неудобную вещь, что мне, откровенно говоря, четки кажутся бесконечными. Но несколько лет назад, когда Рафаэль работал с Франком Пурселем, поползли слухи, что у мальчика проблемы с голосом, что он заболел. Мы все были дома, включая моих кузин, и восклицали «Святая Мария, матерь Божия!». И я сказала «Ну, за кого же еще молиться, раз уж я не молюсь за свою семью?». И мы на четках просили «пусть все будет хорошо, пусть его не обижают». Не знаю, что же это за мальчик такой, что мы постоянно о нем беспокоимся. Я думала о том, что ему могут подложить бомбу на сцену, или что однажды какой-нибудь шутник в толпе крикнет «пожар!» или бросит бомбу и скроется. Я думаю, что его враги только и ждут катастрофы. Они начали ножом, а кончат бомбой. И однажды они кинут бомбу и представьте, что может случиться в панике. Поэтому Рафаэль нуждается в охране больше, чем кто бы то ни было. Я могла бы насчитать сотни его поклонников, которые останутся без обеда, чтобы пойти послушать его. Однажды у дверей кинотеатра на Гран Виа (улица в Мадриде- прим.переводчика) я видела горбатую девочку, совсем маленькую. Она шла со своим отцом, который говорил: «Да, деточка, но мы поднимемся на балкон, ведь это так дорого…». Двое, выброшенные на обочину жизни. Мне стало стыдно, и тогда я дала ей еще двести песет. Рафаэль – это мальчик, который напрямую обращается ко всем больным, слабым, печальным, к меланхоликам и романтикам. Когда он поет «Аве Мария», на них накатывает безрассудство. Это не имеет ничего общего с кумиром девочек. Для него ничего не значит ни возраст, ни социальное положение. Мы ссоримся с начальниками и плюем на все. У меня есть приятель, адвокат, так он спрашивал каждого входящего в контору: «Скажи-ка, ты рафаэлист?». Знаете, однажды пришла некая вдова – поклонница Серрата, которая сейчас обратилась в Рафаэлизм. Марибель может рассказать о трех серратистах, которые рисовали транспаранты для встречи Рафаэля. Марибель выдала им материал. Они рисовали всю ночь, а на следующее утро подхватили воспаление легких в Каса-дель-Кампо, чтобы успеть закончить транспарант и чтобы дома их никто не видел. Потом они ходили на концерты и бросали листовки со второго этажа, говоря: «Держи меня, я все выброшу. Что за парень!» Они были серратистами. Потом рассказывали, что когда Рафаэль приехал в Барахас, все лозунги и женщины с девушками тоже появились там потому, что им заплатил Бермудес. Никто не знает, сколько бедняжкам пришлось голодать. И многие потеряли работу. А та вышивальщица, у отца которой был дурной характер и который не позволял ей никем стать, потому что он был отцом старой закалки и отстал от моды. А посмотрите, как далеко ушла его дочь-рафаэлистка. Но она была умной и убедила мать, и вдвоем они справлялись с отцом. Хотя они тоже получали нагоняи. Однажды мы обедали с цыганами-рафаэлистами. Весь дом был заполнен пластинками Маноло Эскобара. Это был низкий домик, уж не помню где; отец при нашем появлении ушел, и мне показалось, что он сказал: «Пока они не уйдут, я не вернусь». Он как тень бродил около дома. До сих не понимаю, как он не набросился на нас с ножом. И все это из-за Рафаэля. Не знаю, стало ли у него больше поклонников, потому что когда мальчик объявил, что теперь он с Наталией, началось бурное прощанье. Все смотрели на него и все говорили: «Он взглянул на меня, он взглянул на меня» или «Он пел для меня, эту песню он посвятил мне». Каждая верила, что он принадлежит ей.
На этом месте межу доньей Соледад и Луисой, двумя поклонницами, возникло разногласие.
Донья Соледад: Он принес себя в жертву, он ни живет и не знает счастья.
Луиса: он счастлив с одиннадцати вечера до часа ночи и с семи до половины десятого, когда он со своей публикой, когда слышит, как она кричит и аплодирует.
Донья Соледад: Эта пожирающая его страсть, эта внутренняя сила не могут сделать его счастливым или уменьшить его счастье.
Он очень тщеславен – говорю я.
Донья Соледад и согласна и не согласна. Давай посмотрим.
- Вы никогда не услышите, что он считает себя номером первым. Он выходит к публике и говорит, что у него нет номера, потому что он не велогонщик. Хотя я думаю, что в глубине души он именно так и считает. Он больше чем уверен, что он – номер первый. А вот вам для контраста заявление Тома Джонса, сделанное на этой неделе. Он говорит, что Хампердик пробуждает в женщинах нежность. Он считает, что сам он никогда не будил в женщинах нежности, он более груб и сексуален.
Джонс - нахал, который считает себя хозяином всего мира и говорит об этом. У Рафаэля совсем другая тактика. «Ой, я? Нет-нет, что вы, у каждого свое место в жизни». Но меня волнуют деньги, которые может заработать Рафаэль, будь он даже номером один. Подозреваю, что он получает кучу денег. Не думаю, что у него такой капитал, как утверждают люди. Я так не думаю, потому что я поспешила представить его счета. Сценические эффекты, монтаж, зрительный зал – очень дорогие вещи. И еще эта свита, которая всегда тащится сзади и обедает в отелях. Все они, с их жеманством, зависят от него. «Ой, Рафаэль, тебе принесли костюм из химчистки». «У тебя же челка сбилась». Никогда не видела мужчину, за которым бы ходило столько женщин. У Луиса Мариано никогда не было такой толпы, так, возникал кто-то время от времени. И у Антонио, изумительного танцовщика, тоже. А этот? «Ай, миленький, возьми брюки!». Одна рядом, другая позади. Мы это видели недавно в Театро Эспаньол. Он сидел в гримуборной: они все пришли туда, одна за другой, чтобы погладить его по волосам. Расчесать его сзади и поправить прическу. А потом, как пишут газеты, он поехал в Барахас и заплатил фанатам, чтобы его встречали. Да-да, по двести песет на такси.
- Вы ездили в Барахас встречать его?
- Да, один раз, с моим другом Себастьяном, он парикмахер, ему сорок пять лет. Мы везли трех его сестер, у которых был транспарант. Мой племянник вел вторую машину, а Эсперанса – третью. Это была смуглая красавица лет восемнадцати. Там, по дороге в аэропорт, у нее был свой транспарант. Я потеряла ее на террасе и спросила «Где Эсперанса?». Мне сказали «Она в машине, плачет». Я побежала к ней и действительно, она оказалась там. Она была сильно накрашена. Я увидела ее залитое слезами лицо с расплывшимся гримом. Он сидела, откинувшись на спинку, и знаете, что она говорила? Клянусь всем самым святым, она говорила: «О, он даже красивее, чем я думала!». «Чего я не могу понять, - сказала я, - так это с чего бы тебе плакать». «Я очень разволновалась. Я увидела его в первый раз». И она заплакала. Мимо проходили служащие аэропорта, и представьте, что пришлось выслушать бедным женщинам. Рабочие говорили: «Что, все эти женщины – для того парня? Хорошенькое дельце. У него же больше девушек, чем у мадридского Реала! (популярный футбольный клуб - прим.переводчика).Ага, а для нас - ничего». Это произошло в его последний приезд. А в предыдущий раз двое рабочих, с лицами говорящими о дурном характере, стояли, опершись на перила. Вышел какой-то сеньор, чтобы пройти в самолет. Он остановился в изумлении и спросил рабочих: «Что происходит? Прибыл Его Превосходительство?». Рабочие объяснили, что это Рафаэль прилетает из Мехико. «А, - воскликнул сеньор, который, судя по чертам лица, был англичанином. – Рафаэль, певец, певец». Четыре тысячи девушек бежали по аэропорту. И рабочие у перил, пожираемые завистью, сказали «Посмотри, все для него». Это нормально? Должно быть, в нем есть что-то, что приманивает людей, как наживка – рыбу. У него есть свои недостатки, он эгоист. Его люди не подарили билета даже Марибель Андухар, президенту. Я видела вещи, которые мне не нравятся. Например, в Овьедо он удрал от поклонников. Разве это хорошо? Нет, сеньор. Почему я ходила посмотреть на Краусс и Марию Долорес Прадера, и оба раза меня хорошо приняли. Было столько же народу, сколько у него, и даже больше. Мария Долорес Прадера, когда я сказала, что ходила посмотреть на нее, написала мне на фотографии «моей верной Соледад». Чего Рафаэль не замечает, так это того, что если журналисты плохо обходятся с ним, поклонники плохо обходятся с журналистами, черт побери. Рафаэль в этом не виноват. Среди них есть очень плохие. «В Рафаэля воткнули нож, словно в свинью», - настрочил кто-то. Вы считаете, хорошо писать так? Вот мы и пишем письма. Потом еще эта книга... Как она называется… «Celtiberia Show». Как же автора зовут... как же его...
- Луис Карандель. Он хороший парень.
- Да ну. Одно из писем, которое он вставил в свою книгу, написала я. Письмо, как вы понимаете, было очень суровое, от которого его просто перекосило. В конце письма я добавила апостиль, в котором сказала, что он хороший мальчик; написала, чтобы он понял, что вы зачастую ничего ни о чем не знаете, примерно так: «Эта Кармен из Испании, которая просит у Вас пластинку, не знает о существовании Мачадо и просит пластинку Серрата». Как будто бы я не знала, кто такой Мачадо, где он родился и где умер. Вот и говорите после этого. Как тот мадридский диктор, который раскритиковал «Голубку» Альберти (исп.поэт, 1902-1999- прим.переводчика), которую пел Серрат. Он очень умно сказал: «Ох, если бы бедный Альберти встал из гроба!» Я слушала эту передачу и сама встала. Каково! Ну что он говорит! Если бы бедный Альберти встал из гроба. Альберти спокойно поживает себе. И естественно, в письме, которое получил диктор, я обругала его.
- Вы подписывали эти письма?
- Я написала сотни писем. Конечно, анонимно. Если не надо подписываться, я могу назвать все своим именами. Я сразу рву копии, потому что иногда говорю себе: «Мамочки мои, а что, если сейчас они начнут регистрировать их в редакции?». Я писала о настоящих бедствиях. Если я знаю о каких-то вещах, я не тороплюсь действовать. Потому что они дают мотив. Потому что я написала в «Celtiberia Show», что очень ошиблась. Что здесь речь идет не о рафаэлизме. Что здесь речь не о нем. Рафаэлизм – вещь гораздо более серьезная, хотя и там у них встречаются хорошие люди. Мы другие, у нас великая и поучительная история. Возьмите тот случай с девочкой, лежавшей на искусственном легком. Жить ей оставалось очень мало. Ее единственной мечтой было познакомиться с Рафаэлем. Он пришел в больницу навестить ее. Девочке стало лучше. Врачи говорили, что это невероятно. После посещения Рафаэля она перестала плакать и жаловаться, и стала смиренно сносить свою боль. Она прожила намного дольше, чем предсказывали ей врачи. Перед смертью ее привезли во Дворец музыки на концерт. Рафаэль посвятил ей «Аве Мария». У девочки изменилось лицо, оно стало прекрасным. Она знала, что умирает, но боролась со смертью. Вот другой случай – с семилетней девочкой, которая не разговаривала и не ела. Полное отсутствие аппетита. Она было истощена. Но однажды заметили, что когда девочка слушает пластинки Рафаэля, она улыбается и у нее пробуждается аппетит. Если ей показывали журналы с фотографиями Рафаэля, она ела бананы. Девочка научилась говорить, хотя единственное, что он произносила – песни Рафаэля. Мы, рафаэлисты, помогали людям, оплачивали похороны. Какое счастье выпало Рафаэлю иметь таких поклонников, как у него! Хотя у мальчика есть свои недостатки. Я уже говорила об этом, и главный – это эгоизм. Как в той басне: я, я, я, – пела лягушка.
