Беспредел
В своем постоянном стремлении к совершенству Рафаэль стал называть концертом то, что ранее назвали сольным выступлением. На прилавке во Дворце музыки стопками лежат программки, на которых по черному фону золотом вытиснено имя певца. Рафаэль, с микрофоном в левой руке, в поклоне опустился на правое колено, приветствуя свою публику раскрытыми ладонями.
Его публика. Он уже десять лет в «изрядно изношенном мире эстрады. Мне, по крайне мере, это кажется сном, чем-то просто невозможным. Сегодня прибавится еще один год, я вот-вот выйду на сцену… - это мой дом!- чтобы вы снова, как и каждую ночь, смотрели на меня». За минуту до того, как поднимется занавес, Рафаэль окажется за кулисами, чтобы осмотреть аппаратуру. Он – перфекционист. Нетрудно также представить, как он полощет горло перед зеркалом в гримуборной. Пако Гордильо тоже здесь, чтобы тушить сигареты тех, кто курит в присутствии мальчика.
В фойе Дворца музыки нервозная остановка премьеры. Среди публики в основном женщины – зрелые дамы или подростки. Гораздо меньше девушек лет двадцати пяти – «in person», как говорят, «живьем» их я встретил буквально дважды. В последний раз это было несколько лет назад на фестивале в Каннах, и они были среди профессиональной публики, гораздо более сдержанной. Рафаэль словно опустил рубильник и включил зрителей – и они зааплодировали. Все было отлично. «Как всегда» - сказала бы донья Соледад.
Пятью годами ранее, 7 октября 1966 года я видел Рафаэля во Дворце музыки. Андрес Мальот в критической статье в журнале метко написал: «Он как несчастный ребенок, нуждающийся в помощи и защите: расстроенное лицо, словно он вот-вот надует губы и заплачет; опущенные плечи, будто ему тяжело стоять в одиночестве на сцене; молящий взгляд, устремленный вдаль – вылитое отчаянье и бесприютность; но этот образ внезапно исчезает и обретает новые измерения под взглядом сотен почтительно аплодирующих зрителей, предлагающих свою помощь, о которой их так ненавязчиво умоляли, и отцовское покровительство, о котором их так нежно просили. Рафаэль здесь, здесь, чтобы смотреть на тебя, чтобы петь тебе и зажечь тебя».
Через пять лет я тоже слышал аплодисменты еще до того, как началось представление, «концерт». По проходам бежали пятнадцатилетние девочки в футболках с изображением Рафаэля. Это та самая суета, о которой говорила донья Соледад. Старая дама рядом со мной протирала очки носовым платком. Раздавались крики, возвещающие о начале шоу, и нарастающий крещендо звон колоколов. Все это заставило верную публику замереть в своих креслах. Появились три девушки в длинных платьях, усыпанных розовыми блестками. Они блондинки, у них локоны, как у античных статуй. Сверху спускается Рафаэль. На нем сиреневый костюм и галстук в белую крапинку. Полная сеньора рядом со мной, в шерстяном костюме, жемчужном ожерелье и часах на золотом браслете, аккуратно вынимает из кожаной сумочки красный платок с белой каймой и прикладывает к глазам; это немая красноречивая дань уважения хорошо исполненной песне. Через два кресла от меня красивая девушка с сильно подведенными глазами слово за словом повторяла каждую фразу, произнесенную певцом на сцене.
1972 год. Сценические движения Рафаэля становятся отточенными, жесты более изощренными, у него новые песни. И снова плачущая пожилая дама и девушка, бормочущая слова песен. Даже зажав уши, ты, несмотря ни на что, все равно узнаешь, что исполняется. Рафаэль начинает точно рассчитанный частичный стриптиз. Он ослабляет узел галстука. Гладит подбородок. Отпивает глоток минеральной воды из стакана, стоящего на рояле. И вприпрыжку двигается по сцене. Его движения соответствуют песням. После окончания первой песни он не кланяется; он говорит или восклицает «браво!»; он помнит наизусть все слова и бормочет словно про себя “thank you,” “thank you” (спасибо – англ.).
1966 год. После третьей или четвертой песни публика не только нервно аплодирует, понимая, что «этот мальчик способен на все»; не обходится без того, чтобы вдобавок кто-нибудь не крикнул «Да здравствует Испания!»; когда происходят такие удивительные вещи, не остается больше ничего другого, кроме как считать это успехом.
1971 год. Рафаэль поет «Yo no soy perfecto» (я не совершенство), а из зала кричат «Да!». Это спонтанно возникший диалог между кумиром и поклонниками. «Quiero que me quieran..» (я хочу, чтобы меня любили). Певец снимает пиджак, затем галстук. Проводит рукой по волосам. На его лице отражаются все эмоции, заложенные в текст. Он хочет выразить усталость, предельное утомление. Подмышками проступают темные круги. В зале нарастает дрожь. Это транс. Публика, словно море, выходит из берегов. Я слышу, как кричат «Молодец!». Певец щелкает пальцами, делает резкие повороты и кружится, отбрасывает волосы. Микрофон переходит из руки в руку. У Рафаэля быстро меняется выражение лица, его движения бросают вызов залу, руки оживают и двигаются сами по себе. Пряжка его ремня сверкает в свете софитов. Из партера ему бросают гвоздики. Как он поет! Какой мощный голос! Ты единственный, лучший. Он говорит «Oh, my heart, my heart (о, мое сердце – англ.). Вы не пожалеете, что пришли». Он опирается на скамейку, промокает пот, и бросает платок на пол. Платок, за который его поклонницы готовы отдать все, что угодно. Он держит шнур микрофона, словно бич. Пальцы одной руки наполовину заложены в карман. Певец стоит вполоборота, он приветствует всех, отбивает такт правой ногой. Это Мартос, артист. Раздается ритуальный крик: «Да здравствует твоя мать!». «И твой отец, - отзывается Рафаэль. - Он тоже имел к этому отношение». На сцене шестьдесят оркестрантов - это «Манолита Чен».
Рафаэль кажется религиозным в саете (андалузская песня – прим.переводчика) на слова Мачадо и Серрата, разворачивает эпическое полотно и изображает Моше Даяна в «Israel» (Израиль), представляется сторонником царизма в «Romаntica Moscu» (Романтическая Москва), он лиричен в «Cancion de cuna para un hombre viejo» (Колыбельная для старика), устремлен в будущее в «Cuando tengas mil anos» (Когда тебе будет тысяча лет), является нам нигилистом в «Nada» (Ничто) или Ромео и Джульеттой в «Los amantes» (Любовники), и эротичен в «Cuando de noche me abrazas» (Когда ночью ты обнимаешь меня). Рафаэль играет со своей постоянной сексапильностью и будоражит свою публику.
Старый лис из «Олимпии» Бруно Кокатрикс, бывший директор джазового оркестра, сказал, что его выступления исполнены сексуального магнетизма. «На представлении в «Олимпии» установившаяся между публикой и певцом связь на восемьдесят процентов была сексуально окрашена. Когда они аплодируют Джонни Холлидею (фр,певец, род 1943 – прим.переводчика) 1490 из полутора тысяч девушек думают о пикантных вещах. А глядя на Сильвие Варан (фр.рок-певица, е-е, род.1944 – прим.переводчика), говорят: «Если бы и я могла…».
Рафаэль как маятник с широким размахом: в одной песне он – Марсель Марсо (фр.мим, 1923-2007 – прим. переводчика), в другой – Джейн Келли (ам.актер, танцор и певец, 1912-1996 – прим.переводчика). Он полностью погружается в музыку и выступает как мим, танцуя ее. Публика, утратившая последние критические способности, сдается на милость победителя. Редко когда в своей жизни я столь мало участвовал в коллективном подъеме. Певец вежливо приветствует служащего, опускающего занавес, и техника, устанавливающего микрофоны. «Какой славный мальчик!» - восклицает одна дама. Рафаэль поднимает правую руку и сердцу и словно вырывает его из груди, отдавая его зрителям. Каждый его жест находит отклик в публике. Певец излучает мистически-сентиментально-сыновние чувства. Воздух, который мы вдыхаем, насыщен кислородом, озоном и Рафаэлем. Я не проводил «motivation research» (мотивационных исследований – англ.), но его представление живет своей жизнью, и помимо выкриков «Да здравствует твоя мать!» вызывает ведущий к катарсису гипнотический транс, длящийся больше двух часов.
1966 год. В шквале рукоплесканий, криков «Да здравствует Испания!», оваций и пролитых украдкой слез Рафаэль стоял на сцене как победитель, в своей отработанной до совершенства позе, выверенной до последнего жеста, вплоть до манеры принимать аплодисменты. Ни одно его движение не пропало впустую, все они были действенны и произвели желаемый эффект: разжечь взрослую публику, которая близко к сердцу приняла проблемы, о которых певец нежно и сентиментально рассказывал на сцене. Он нежен и ностальгичен, как Адамо, мелодичен и убедителен, как Кончита Пикер.
Это стиль привел в замешательство Лондон и Нью-Йорк. Афиши в Мэдисоне представляли Рафаэля как комбинацию (и весьма сомнительную) Тома Джонса, Элвиса Пресли и Боба Дилана, а вышедшая в то воскресенье «New York Times» писала: «В музыкальном отношении у Рафаэля большой голос в стиле Тома Джоса или Элвиса, но он значительно лучше, чем у них обоих, и более привлекателен. Но пытаться описать его выступление – все равно, что описывать торнадо. Он постоянно в действии, в движении. Его тело изгибается так, как диктует ему песня, он ступает как тореро, его руки делают размашистые выразительные жесты».
Что же стоит за этим мелодраматическим пароксизмом, потом и слезами? Может быть, как утверждал один социолог, самое главное на концерте происходит не на сцене. Критик Хосе Колина (("El Norte de Castilla», Вальядолид) детально разобрал феноменологию выступления. «Это любопытно, – писал он. – Я слушал и наблюдал за ним спокойно, с холодной объективностью и умением смотреть на мир, выработанными за долгие годы. Эти «женщинки» - именно так, уменьшительно, - явившиеся в театр, сделали это, несомненно для того, чтобы покричать. Покричать голосами резкими, как визг испуганной крысы. Но почему они кричали? Все происходящее на сцене, по сути, не могло вызвать этих криков. Женский крик вырывался из самых глубин души, из собственно феминной сущности. Перед началом концерта певцу дарили цветы».
Критик демонстрирует глубокое знание мифологии: «Мне показалось, как будто Леда устроила цветочное жертвоприношение Эросу. В чем же ключ к этой тайне? Может быть, в этом. Я думал о либидо Фрейда. Ключ - в сексуальном пробуждении в подростковом возрасте. В сексуальном утверждении личности»
По мнению критика, женщины начали пользоваться своей свободой. «Почему бы им не утверждаться таким образом? Воплями, словами, восклицаниями. Он поет, а они кричат. Они кричат «молодец и «славный парень». Это представляется мне повторением в женском варианте времен моей молодости, когда мы любовались певицами в кафешантане и кричали им».
В течение несколько лет, что я слушаю певца, он, как артистический феномен не претерпел, по мнению критиков, никаких изменений.
«ЕГО ГОЛОС теряется. Он уже не так свеж и уверен. Сейчас, когда Рафаэль понижает голос, он прерывается и дрожит. А когда он поет во всю силу, пользуясь микрофоном и раскрывая все возможности своего голоса, заметно, что регистр стал меньше. Раньше он иногда отбрасывал микрофон и пел без него. Сейчас он продолжает делать это, но сразу становится заметным снижение объема голоса и отсутствие обертонов, а тембр становится более бледным, он теряет рельефность и красочность.
Была ли то ошибка или своевременное наблюдение, но Хосе Колина оценил выступление Рафаэля в Санта-Барбаре как начало упадка. Он счел его лебединой песней, хотя всем известно, что лебеди не поют.
