VII. "Сколько мне еще предстоит страдать"
Сегодня снова перед Рафаэлем. Его планы, его страх, его порывы. И отблеск еще не испытанных страданий.
В день отдыха, во время пересадки с одного самолета на другой, в перерыве между двумя концертами, во вторник, четверг или в воскресенье, зимой или летом, утром или вечером мы с Рафаэлем разговариваем. Место встречи может быть любым, например: его дом на улице Хуана Рамона Хименеса с обитым темно-зеленым шелком комнатами, с огромной пустой клеткой на террасс6, потому что он выпустил на свободу всех своих птиц, с великолепными картинами на стенах, с фарфоровой фигуркой и с золотыми лучами заходящего солнца, которые просеиваясь сквозь белые жалюзи, делают еще более печальным наступающий вечер. Да, мы можем встретится там. Или в его доме-студии на Мария де Молина, переполненном памятными сувенирами, … где есть комната, стены которой обитые красным, увешаны сотнями фотографий Рафаэля, снятыми во многих странах мира: с Авой Гарднер или И Марией Феликс в Мексике, с президентами американских республик, историческая фотография с концерта в Театре Оперетты, фотографии, где одетый бродяжкой, он исполняет "Ма Рома", где он смеется, где он серьезен, где он одетый в черное он сидит за пианино, великолепным пианино, хотя и не умеет играть на нем. "Мне хотелось бы уметь играть, но на слух, а не по нотам, играть свободно, когда приходит вдохновение…." Рядом с пианино - этажерка, набитая пластинками. И только одна картина: Рафаэль - служка. Автор - Грандио.
… Да, еще мы можем находиться в его доме в Марбелье, который расположен на вершине живописного холма и носит символическое для Рафаэля название - "El tamborilero". Большие окна, белая черная и фиолетовая мебель, бассейн, отделанный красной и зеленой мозаикой, множество плакучих ив и ни одной акации - они вызывают у него аллергию - и кое-где огромные клумбы с цветами. На траве тремя черными пятнами выделяются три большие собаки. Первую, самую любимую, зовут Бруно, вторую Пенелопа, а третью, подаренную в Барселоне, зовут…зовут… не помню, да это и не важно.
Может быть, там, а может быть, здесь мы с Рафаэлем разговариваем. Много бессонных ночей, много рассветов, много дней мы провели с ним разговаривая. Вернее, говорил он, а я слушал… Рафаэль говорит, говорит и вдруг многозначительно умолкает. Ему не нравятся компании, в которых больше 4-5 человек, тогда он начинает слегка оправдываться:
- Посмотри, никто ничего не говорит. Я тоже. Все говорят только то, что им хотелось бы услышать повторенным еще раз….
Поэтому он почти всегда молчит. Он говорит о своих проектах - а как же иначе! - о своих планах, концертах, желаниях и мечтах. Но никогда не говорит о себе самом, о своем внутреннем "я", которому иногда невыносимо хочется вырваться наружу, но которое он яростно и исступленно сдерживает. Когда разговор заходит о любви, Рафаэль молчит. Я, проведя столько времени рядом с ним, знаю, что два раза Рафаэль был серьезно влюблен. Один раз здесь, другой раз там…. Место, время и продолжительность не имеют значения. То, что было здесь, не смогло быть, а то, что было там, перестало быть. Когда он говорит об этом, он всегда делает это в третьем лице, никогда не называя имени, как будто речь идет не о нем. Но я знаю, что он часто думает об этом, я знаю, потому что в его обитой красным комнате висят групповые фотографии, сколько раз Рафаэль поднимает к ним взгляд, как бы желая обнять прошлое.
Рафаэль молчит об этом. О хорошем и о плохом. Только иногда, когда мы сдадимся в машину, он начинает говорить. Перебивать его бесполезно. Он собирается сказать все. Но у этого "все" очень узкие границы. Когда он чувствует, что сейчас "раскроется", он отступает и начинает говорить о чем-нибудь более простом и веселом или включает в машину радио. Или говорит о последних песнях других певцов. Или не говорит. Или поет по-английски… Когда Рафаэль недоволен, он поет по-английски. Вы не знали? Ну, так я расскажу Вам один случай…
Мы снимали в Буэнос Айресе "Digan lo que digan". Рафаэль получил телеграмму из Мадрида, в которой говорится, что он полностью выиграл судебное дело с фирмой "Испавокс". Он приехал на съемки довольный. Мы выпили по случаю окончания этого как неприятного, так и дорогостоящего дела. Он послал несколько поздравительных телеграмм, и с этим делом было покончено.
Через три дня съемки происходили на Факултад де Летрас. Он и Серена Вергано, как зачарованные, слушали фантастический концерт Игнасио Кироса. Съемка шла отлично, и мы решили после ее окончания отправиться всей компанией к нему. Он жил в роскошной вилле с роскошным бассейном, километрах в трехстах от города, и поиграть в карты. Вдруг появился Рауль Вильярино, работающий на 13-ом канале телевидения, большой друг всех присутствующих и один из тех людей, которые первыми пригласили Рафаэля в Буэнос Айрес. Они сразу же сели вместе. (Я забыл сказать, что на следующий день после получения телеграммы все газеты Аргентины написали, что Рафаэль проиграл дело с "Испавокс". Еще не говорилось ни о вероятном вознаграждении, ни о чем-либо подобном…. Так как Рафаэль вставал очень рано, потому что съемки начинались иногда в шесть утра, мы ничего не сказали ему в тот день, надеясь, что он получит известия из Мадрида, где будет говориться правда. Но никаких известий не было. Прошел один день, другой…). Итак, как я уже сказал, они сразу же сели вместе. И никому из нас, а нас было четверо или пятеро, не пришло в голову предупредить Вильярино. Разговор, при котором мы присутствовали, был таким:
- Слушай, Рауль, ты не хочешь ничего пожелать мне?
- А в честь чего? Я ведь выиграл дело с "Испавокс"
- Слушай, Рафаэль, я полагаю, ты его проиграл… вся здешняя пресса говорит об этом, и в Пуэрто Рико тоже, я только что оттуда…
Он резко вскочил, как будто бы в него воткнули бандерилью и спросил: "Откуда я могу позвонить в Испанию сию же минуту?" С ним отправилась моя жена, Кармен Пахео, Рауль, Тано и я. Мы еле втиснулись в машину. И в пути - а расстояние в Буэнос Айресе отнюдь не малые- больше 30 минут, Рафаэль пел снова и снова "Странники ночи". Он пел с таким подъемом, с такой силой, что я думаю, задрожал бы сам Френк Синатра, который тогда был в лас Вегасе.
Мы приехали на телеграф. Он запросил сразу два, три, четыре номера в Мадриде. Но то была занята линия, то никто не подходил к телефону, то было занято… Наконец телеграф закрылся… Все это время он никому ничего не говорил. Ни слова. Ни с кем он не хотел говорить, ни кого он собирался оскорблять, ни что с ним происходило…. Мы только знали обо всем этом от Рауля, который сказал: "Кажется, я влип…"
Затем, вечно со своими секретами, Рафаэль сказал: "Сегодня я не хочу ехать домой, сегодня останусь в отеле… А сейчас, где бы мы могли съесть приличное жаркое? Для разнообразия!" Гроза прошла. Потому что вспышки гнева у Рафаэля похожи на ураганы,
Которые проносятся над побережьем Флориды. Они налетают с уничтожающей силой, потом рассыпаются на тысячи кусочков и растворяются в воздухе. Настроение Рафаэля не поддается никакому измерению, даже с помощью олимпийских часов.
* * *
Он ничего не говорит, ни о чем не рассказывает. Но иногда всего несколько слов говорят больше, чем долгий разговор. Однажды он воскликнул:
- Сколько мне еще предстоит страдать?
Когда речь идет о Рафаэле, эти слова могут показаться бессмысленными. Этот мальчик, который приехал из Линареса и собирался стать портным, который раньше пел в церковном хоре, вдруг - ну, положим, не вдруг - превращается в мирового кумира, добивается все новых и новых успехов, публика "убивается", чтобы попасть на его концерт, он подписывает сказочные контракты, сейчас они у него подписаны я уже не знаю на сколько лет вперед…. Поэтому трудно себе представить, что этот молодой здоровый парень, у которого великолепная семья, а впереди потрясающие проекты, вдруг говорит: "Сколько мне еще осталось страдать…"
Бессмысленно спрашивать его, что он хочет этим сказать. Потому что в глубине души мы это знаем. Мы, близкие ему люди, знаем об этом. Он будет очень страдать, когда пройдет время, и он, может быть, будет уже не таким. "Неважно, я посвящу себя чему-нибудь другому…." Он будет очень страдать, когда в аэропорту вместо 10 000 человек его встретят всего 7 200. Он будет очень страдать, когда очередь на его концерты вместо 5 утра, как в последний раз во Дворце музыки, будет образовываться в 9 или в 10 часов. Он будет очень страдать, когда выйдя из дома, не найдет этих двадцати, пятнадцати, семнадцати девушек, которые ждут его целый день с альбомами и пластинками, чтобы попросить автограф. Он будет очень страдать, когда ему уже не нужно будет садиться в кино на последний ряд, уходить раньше, чем появится слово "конец", а входить, естественно, когда фильм уже начался. Он будет очень страдать, когда ему уже не нужно будет прятаться за стеклами темных очков. Он будет очень страдать, когда ему уже не нужно будет выходить из различных общественных мест через задний ход, чтобы не устраивать уличные беспорядки. Он будет очень страдать, когда на сцену перестанут бросать такое количество цветов и такое количество вещей…
Я уверен, что ему предстоит еще много страдать, но несмотря на это, он никогда не отступал назад. Ни в категории, ни в деньгах, ни в успехе. Всегда вперед, как настоящий победитель, как незнающий поражений борец, как герой, преодолевающий все преграды. Но в глубине души его пугает стабильность успеха. Потому что эта стабильность приходит ко всем. "Биттлз", которые по -прежнему ставят рекорды по продажам пластинок, уже не являются причиной обмороков в аэропортах, Френк Синатра, на чьем счету два или три самоубийства "из-за неразделенной любви", уже не разжигает такие страсти, как раньше. Азнавур, Монтан, Франк Лейн… и многие-многие другие, достигнув вершины, уже не могут подняться выше. Небо для них слишком близко.
Рафаэль после своего молниеносного "бума", слишком быстро добрался до неба. "Битлз", например, стоптали не одну пару ботинок, выступая в Ливерпуле, прежде, чем зрители приняли их манеру пения… И их группы. Френку Синатра пришлось прибегнуть к помощи жены, Авы Гарднер, для того, чтобы Метро Голдвин Мейер дало ему возможность сняться в кино… Рафаэлю тоже приходилось стаптывать башмаки, … но почти всегда ступая по цветам своих поклонниц.
Он снова и снова настаивает: "Ну, если я когда-нибудь перестану петь, … тогда я посвящу себя какому-нибудь другому большому делу,… поставлю спектакль, помогу кому-нибудь, кто будет начинать…"
- Но Рафаэль, если ты когда-нибудь перестанешь петь…
- Нет, я никогда не устану. Я должен работать всю жизнь.
Ему кажется оскорбительным перспектива "не работать". Бесполезно предполагать ему путешествия в самые дальние уголки земного шара, бесполезно убеждать его, что весна в Париже великолепна, что осенью в лондонских театрах идут замечательные спектакли, что рождество в Нью-Йорке всегда проходит очень весело. Он отказывается принимать это. Он отказывается принимать, что когда-нибудь по той или иной причине он перестанет работать. В свои двадцать с небольшим лет этот момент кажется ему таким далеким…, но он должен это предвидеть. Я не думаю, что он захочет петь, когда ему будет пятьдесят лет. Хотя Франк Синатра продолжает петь в пятьдесят с лишним. И Дин Мартин тоже. Некоторые другие. Ну, тогда в шестьдесят. Хотя в шестьдесят с лишним лет продолжает выступать Марлен Дитрих и в семьдесят - Шевалье. "Видишь, видишь, - кричит он, - не надо уходить никогда… Надо умереть на сцене, как Эдит Пиаф, или рядом со сценой, как Джуди Гарланд…"
Хорошо, Рафаэль, договорились, ты будешь петь до восьмидесяти лет. Но, в таком случае, у тебя никогда не будет личной жизни?. Ты никогда не сможешь выйти на улицу, улыбаться людям? Никогда не сможешь спокойно усесться в ложе, чтобы посмотреть спектакль? Никогда не сможешь повести своих детей, если она у тебя будут, в парк Ретиро, чтобы они посмотрели на бедных зверей за решетками?. Никогда? И он подтверждает, что - да, он хочет иметь личную жизнь, что ИНОГДА ОНА У НЕГО УЖЕ БЫЛА, но то, другое, его карьера превыше всего. Это течение, которое увлекает его самые интимные чувства. Никто не может задержать поток этой безудержной страсти. Это превыше всего….
Мы продолжаем говорить, или продолжаем молчать. Однажды вечером в Комильяс, когда снимался "Al ponerse el sol", и мы уже были друзьями, мы много говорили об этом. Тогда это было еще не то, что сейчас, но уже это предчувствовал… Я Вам расскажу в другой раз о том, что было в тот вечер, когда небо было красным, а море почти черным.
Он поднимается. Мы находимся в одном из его домов. Перевешивает картины с места на место. Это его мания. Смотрится в зеркало, но не видит себя. Это еще один из его "пунктиков". Затем поднимает руки, издает высокую ноту и снова садится. Ставит на магнитофон пленку. Это запись его последнего концерта в Мексике. Это сумасшествие. Овации, крики, комплименты… Он становится серьезным перед своим собственным воспоминанием. И думает, - не обязательно говорить об этом - что на его следующем концерте будет еще больше криков, больше шума и больше успеха.
Потом он открывает шкаф. Осматривает свои костюмы, почти все купленные в Лондоне. Тянется к одной рубашке, затем к другой. Не знает какую надеть. В конце-концов выбирает третью. Откидывает волосы назад и спрашивает: "Так я кажусь старше, правда?" Он делает еще много всего… Выдвигает ящик стола и вытаскивает кучу фотографий. Черно-белых и цветных. Вдруг попадается одна старая. Он смеется. "Просмотри, посмотри, какое у меня тогда было лицо…." Но Рафаэль не отдает себе отчета в том, что его "бум" произошел в очень короткий срок, что лицо, которое у него было тогда, очень похоже на его лицо сейчас, потому что время даже не успело избороздить его морщинами… Что паспорта ему приходится менять очень часто…. Когда всего пять или шесть лет назад у него вообще не было паспорта. Что он настолько уходит в работу, что иногда ему трудно сообразить, какой сегодня месяц или день, что успех приходит к нему так часто, что жить без аплодисментов, это все равно что смотреть фильм без звука.
Нервничая, он ходит по комнате.
- Возьми Мориса Шевалье… Восемьдесят лет, а поехал на гастроли с соединенные штаты…
Это единственное, что его утешает в эти моменты. Думать, что у него еще бесконечное количество лет, чтобы работать, чтобы петь, непрерывно, как неустанно вращающийся флюгер. И, громко смеясь, он с поднятой рукой утверждает: "Да, мне еще много предстоит страдать…. Но мне не хватает времени!…"
Какой-то день, какой-то вечер, какое-то время… Рафаэль и я. Без места и времени. Все часы стоят. А снаружи, как всегда, овации.