XXXI. Alfredo Tocildo. Mis Amigos
XXXI. АЛЬФРЕДО ТОСИЛЬДО. МОИ ДРУЗЬЯ. МОЯ ЗАВЕТНАЯ МЕЧТА: СОБСТВЕННЫЙ ЦИРК
Мои друзья всегда были очень важной частью моей жизни. Но сейчас я не собираюсь приводить здесь этот список, потому что их имена уже были упомянуты по тому или иному поводу, а те, кого не хватает, еще появятся. Я по опыту знаю, что каждый раз, когда ты решаешь перечислить всех, кто-то обязательно остается за бортом. И я не хочу никого обижать, забыв назвать его. На самом деле списка нет. Есть друзья.
В Венеции с моими любимым друзьями Лучи Тосильдо, отцом Хосе Сенобио (в темных очках, он приехал из Мексики, чтобы обвенчать меня), Начо Артиме и Хайме Аспиликуэта.
Особенно один, отсутствие которого не смог возместить мне никто.
Я начну с того единственного, кого я могу увидеть лишь в воспоминаниях. Но даже мертвый Альфредо Тосильдо (иногда обстоятельства бывают так несправедливы) продолжает оставаться «звездой» среди моих друзей.
Очень тяжело говорить о тех, кого с нами нет. Но в этом случае все не так. Для меня, для его супруги, Лючи, для моей жены и всех, кто знал его, все выглядит так, будто мы считаем, что он уехал и однажды вернется… Такой вот способ помечтать.
Но первая моя встреча с Тосильдо точно не предвещала ничего хорошего.
Сейчас объясню.
Когда снимались мои первые фильмы, я был уже юношей, но в некоторых отношениях продолжал оставаться инфантильным. Потому что я чувствовал себя достаточно неуверенно в мире кино (какое же дрянное место!). Потому что тут самая мелкая сошка ходит с таким видом, будто никто ей не указ, и она все обо всем знает. Мне поначалу было просто противно решать, кто хоть в чем-то разбирается, а кто выпендривается.
Ну, этому, надо сказать, я научился очень быстро.
Ничто не заставляет меня нервничать так, как человек, которого я не знаю (потому что он не был мне представлен или что-нибудь в этом роде), зевака или «наблюдатель», который смотрит, как я снимаюсь в эпизоде. На площадке только те, кто должен быть. А посторонних – никого.
Один из тех, кого я считал «посторонними», очень быстро стал одним из лучших подарков, которые сделала мне жизнь – это Альфредо Тосильдо. С момента нашего знакомства и до самой его смерти он был опорным столпом всей моей карьеры. Мне хотелось бы отыскать слова, чтобы описать такого человека, как Альфредо, но я понимаю, что все это ни к чему не приведет. Есть люди настолько умные, талантливые, мягкие, трудолюбивые…
Это был в высшей степени хороший друг.
Он любил меня, восхищался мной и очень уважал. И с высоты накопленного опыта он давал мне удачные советы по части моей кинематографической карьеры. С другой стороны, у него была феноменальная интуиция. Если расспросить киношников, пиарщиков и журналистов того времени, самое малое, что услышишь в ответ – это что он был чудесным человеком.
Он помогал выдвинуться Марисоль, Саре Монтьель и многим, многим другим. Когда мы встретились, Тосильдо работал с Бенито Перохо. Он был его правой рукой. Он создал свою колонку, Тосильдоскоп; как журналист он отличался изяществом и остроумием стиля, которые вошли в моду сейчас (хотя зачастую в ней писали репортеры, у которых была ложка таланта и бочка злости).
Альфредо был настоящей звездой журналистики. Но наша первая встреча, и не только первая, напоминала скорее столкновение двух мчащихся на высокой скорости поездов.
Лучи, ставшая теперь его вдовой, тоже входила в галерею моих друзей. Она общалась с нами обоими. Я повторяю, что довольно долго мы с Альфредо и видеть друг друга не могли. Но когда все эти шероховатости сгладились, он присоединился к группе с энтузиазмом, какого я ни у кого другого не видел.
Кончилось тем, что он тоже стал работать в моей конторе. Он занимался рекламой, промоушеном, прессой и всеми вопросами, связанными с моими концертами. Он ходил со мной на премьеры моих фильмов. Даже поехал со мной в одно из турне по России. С тех пор, как его не стало, мне приходится делать все самому: афиши, обложки, информационные бюллетени, короче, тысячу дел, потому что я никому не доверяю так, как доверял ему. И никогда больше не будет таких положительных, продуктивных и творческих рабочих отношений, какие были у тандема Тосильдо-Рафаэль. Вспомню еще двоих моих - Пако и Маноло Алехандро – для меня они и Альфредо, или Альфредо и они стали в какой-то мере теми, ради кого и жил тот, кто сегодня рассказывает эти мемуары.
Без всех этих людей мы не были бы сейчас здесь.
Меня Альфредо постиг глубоко, очень глубоко. Он, Лучи и его дочь Кристина (которая, разумеется, прошла кинематографические пробы, чтобы проверить, не сможет ли она стать моей партнершей) были очень душевными людьми, и они являлись членами моей семьи - и когда я был холостяком, и потом, когда уже женился на Наталии.
Альфредо был очень дерзким. У него была манера смотреть так, что люди замирали по стойке «смирно», хотя он и рта не открывал. Он никогда ни перед кем не терял лица. Я уже говорил, что он был правой рукой Перохо и даже более того, и он разгуливал по студиям и съемочным площадкам, поглядывая так, словно все это принадлежало ему. Мне не нравилось такое самомнение. Нахалом скорее должен был быть я! Так что однажды я подошел к режиссеру фильма, Марио Камусу, и заявил: «Если этот господин пробудет здесь еще одну минуту, бесцеремонно разглядывая меня так, будто он что-то из себя представляет, я не буду сниматься. Я нервничаю». Марио, пытаясь успокоить меня, сказал, что это правая рука Перохо и сопродюсер этого фильма, и он не занимается ничем иным, кроме как выполнением своих обязанностей – следит за соблюдением интересов своего начальника. «Ну если он не уйдет, я прекращаю работу». Как же я заблуждался! «Если не уйдет он, уйду я». Я подозреваю, что Марио или кто-нибудь еще передал это Альфредо. Он, как стало известно мне позднее, сказал, что находился там, где был должен находиться, и на этом вся история закончилась. Он был умным человеком и минут через десять ушел со съемок. С течением времени уже я сам буду просить его присутствовать на них, потому что начну слепо доверять ему и его суждениям. После окончания съемки я смотрел сначала на него, а не на режиссера, чтобы понять, хорошо ли получилось. Альфредо отлично разбирался в кино.
Он не смог побывать на моей свадьбе, потому что у него было очень плохо с сердцем. Фактически у него был инфаркт, и, разумеется, врачи строжайше запретили ему путешествовать, особенно на самолете. Они задали ему весьма лаконичный вопрос: «Вы будете волноваться?» Он был искренен: «Да. Я буду волноваться. И сильно». «Тогда не ездите». Так решили кардиологи. К счастью, год спустя он стал крестным отцом Хакобо, моего старшего сына.
Мои друзья и я были группой очень веселых и беззаботных людей. Мы все время смеялись по любому поводу. Я бросаю взгляд в прошлое и все, что я там слышу – это смех. Это был смех нормальных людей, которые умеют веселиться, не мешая окружающим. Это было время, когда я говорил: «Завтра я лечу в Нью-Йорк. Кто со мной?» - и летели все. Или почти все. Мы ездили посмотреть Элвиса Пресли на премьере в один из сезонов в отделе Интернасиональ в Лас-Вегасе, и там же видели Барбару Стрейзанд, летали в театр в Лондон, в Афины и на Родос… Боже, какое это было время!
Настал момент, когда я начал подыскивать квартиру в Мадриде, чтобы жить так, как мне хочется. Я делал это не одним махом, а постепенно, потому что не собирался никого обижать и не хотел, чтобы мое глубоко личное желание было неправильно понято. Я стал почти каждый день обедать и ужинать с друзьями, а не дома с родителями. Мы ходили на художественные и документальные фильмы, ухитряясь проспать все, от первой до последней минуты. Мы были феноменальной компанией, в которую входил Альфредо с Лучи, Кармен Пахео, Леон Ревуэльта, Пепито Эскрива (время от времени), Начо Артиме, Хайме Аспиликуэта, Хуана Биарнес и много кто еще.
Я начал реально оценивать, сколько времени я должен посвящать своей работе, и признавал, что человеку нужен отдых, но только теория – это одно, а практика – совсем иное. А жизнь артиста состоит скорее из жертв, чем из чего-либо другого. А меня мать родила артистом.
Но это было хорошее время. Я был парнем, который не имел практически ничего, а получил почти все, и это опьяняло, затуманивая чувства, особенно здравый смысл.
Иногда я летал в Лондон и заходил к мистеру Фиш в очень известный там магазин, самый большой в городе магазин по продаже рубашек. Я заходил и спрашивал: «Вот джерси из кашемира… какие есть цвета?». И мне приносили все. «А эти рубашки – сколько расцветок?» И мне тоже приносили все подряд. Сейчас, оглядываясь назад, я смеюсь, но что совершенно точно – тогда я бросал деньги на ветер, и сейф, вместо того, чтобы наполняться, с каждым днем все больше пустел. С другой стороны, это было естественно. Я был очень молод, а моя жизнь оказалась классической историей о мальчике, родившемся бедным как церковная мышь, у которого никогда ничего не было, и вдруг отыскавшем рог изобилия или что-то в этом роде. И я начал проматывать деньги как безумный.
Однажды мы побили все рекорды: обедали в Нью-Йорке, ужинали в Лондоне, прошлись за покупками по Пикадилли, а закончили в Париже поздним ужином в Бато-Муш. И все это в течение двадцати четырех часов…
К вопросу о моей разгульной жизни: я был с Пепе Эскрива в Лас-Вегасе, где выиграл в рулетку, и это на самом деле стало настоящим событием, потому что за всю свою жизнь я играл три раза и три раза выигрывал. Я позвонил в мой мадридский офис, чтобы мне забронировали билеты на самолет для моей компании. Я также позвонил Кармен и сказал ей: «Присоединяйся к остальным. Я жду вас в Афинах. Билеты лежат в бюро «Иберия». Это, по-моему, было одно из последних приключений. Я вспоминаю, что в те времена нас переполняла энергия и безумное желание жить. Никогда не думал, что человек может так смеяться.
Когда в моей жизни появилась Наталия, все с ней подружились.
Моя холостяцкая квартира служила нам жилищем в первые три года после свадьбы. Мы купили участок земли за пределами Мадрида, где начали возводить дом. Мне сказали, что он будет достроен и готов к заселению через девять месяцев, и, как это всегда бывает, они опоздали на самую малость - на три года.
Когда родилась Алехандра, нам, все еще жившим на улице Мария де Молина, пришлось расширяться. По счастью, нам удалось купить соседнюю квартиру и объединить ее с нашей.
Когда моим детям, первым двум, исполнилось два и три года, я смог осуществить мечту всей моей жизни: я стал хозяином своего собственного цирка. Мануэль еще не скоро должен был появиться на свет. Но я не ждал его. Что это означает – мой цирк, мой великий цирк? Это же так просто: путешествия с женой, моими детьми, Пакой (няней, которая ухаживала за детьми), с музыкантами и артистами… Передвижной Цирк, как я его называл.
Для меня это было самое счастливое время моей жизни, и для Наталии, думаю, тоже.
Я четко понимал, что эти путешествия всей «труппой» очень много значат для моих будущих отношений с детьми. И для меня. Это было совершенное счастье! О, эти прибытия в отель – любой, где бы он ни находился, и все мы вместе. Лос-Анджелес, Новый Орлеан, Буэнос-Айрес, Мехико, Каракас… настоящий цирк. Но цирк, от которого тянуло не слоновьей мочой, а пеленками моих детей. Потом начиналась церемония устройства в номерах. Наша комната, просторная гостиная, а с другой стороны – Пака с детьми. И мы устанавливали распорядок дня, потому что это было необходимо для меня – чтобы я мог заниматься своей работой единственным доступным мне образом. Чтобы все прошло нормально, мы начинали заниматься planning (планированием - англ. - прим.пер). Из-за моих концертов я ложился очень поздно. И утром, естественно, просыпался нерано. Но к этому времени Наталия уже собирала «труппу», и они уходили куда-нибудь, в зависимости от того, где мы находились – на пляж, на осмотр достопримечательностей, просто поиграть. Все для того, чтобы я мог отдохнуть в полном покое, чтобы рядом со мной и муха не прожужжала, чтобы я, таким образом, к вечернему концерту находился в хорошей форме. Они возвращались к обеду, но сначала поднимались сказать своему папе «добрый день», хотя был уже вечер. Я, этот папа, к тому времени успевал встать, привести себя в порядок и прийти в хорошее настроение, и мы все вместе спускались пообедать в ресторане при отеле.
Когда родился Мануэль, он тоже присоединился к «труппе». Его первые гастроли начались в Пуэрто-Вальарта, потом были Акапулько, Каракас и – вон куда его занесло! Соединенные Штаты. В Нью-Йорке Алехандра, высунувшись из окна нашего номера в отеле Сан-Мориц, выходящего на Центральный парк, посмотрела на озеро и сказала: «Папа, какой Мансанарес красивый! (Мансанарес – речушка, протекающая через Мадрид – прим.пер.)
К сожалению, этот период не мог длиться вечно. Дети росли, и их ожидала школа. Прощай, цирк. Теперь во время моих отлучек им приходилось оставаться в Мадриде. Но они были в самых надежных руках – руках Висенте и Пилар, которые нянчились с ними двадцать с лишним лет.
Мои дети являлись и являются сейчас детьми (хотя они уже не дети), которые повидали все. И не по одному разу. Которые многократно объехали весь мир. Но самое прекрасное то, что за прошедшее время ничего не изменилось, и сегодня шестеренки в нашей компании по-прежнему зацеплены друг за друга так крепко, словно они все еще, как новенькие.
Перевод А.И. Кучан
Опубликовано на сайте 28.03.2010
