XXII. ¡A cumplir con la Patria!
XXII. ДОЛГ ПЕРЕД РОДИНОЙ!
Другого не дано…
В то утро, когда я должен был пополнить ряды нашей армии, Пако Гордильо отвез меня на машине на призывной пункт, который тогда находился на аллее Марии Кристины. Мой концерт в Сарсуэле был еще настолько свеж, что мы прямо в машине читали отзывы и рецензии на мое сольное выступление. Настоящие дифирамбы!
Я выполняю долг перед Родиной, как и положено...
«Да, конечно, много эмоций, похвал, но я, тем не менее, без всяких отсрочек – на пути в армию…» – пытался я разобраться в своих мыслях и чувствах. Этот сарказм, с моей стороны, мог показаться не очень уместным, но это действительно соответствовало истине.
Мой успех в театре Сарсуэла не имел никакого отношения к моему гражданскому долгу. И мне тогда (да и сейчас) это было ясно, как Божий день. Однако совершенно очевидно, что судьба, в тот момент, не была милостивой ко мне. Мы все имеем право на внутренний протест... Впрочем, ситуация вовсе не казалась мне такой уж неприятной. Вот, кого она действительно напрягала, так это Пако, несмотря на то, что это не ему предстояло исполнять свой долг перед Отчизной. Он не только не разделял моего стоицизма, но и был просто в бешенстве. Как мой менеджер, он предпочитал, чтобы все, кто находился под его патронатом, были освобождены от воинской повинности. Он всегда имел свою точку зрения.
Другие призывники, у которых было намного меньше причин уклониться от воинской повинности, чем у меня, без всякого труда сделали это, и ничего страшного не произошло. Признаюсь, что я не раз думал так же, как Пако: и я мог бы освободиться от всех лагерей и трудностей. Но было так, как было…
Для моих покровителей, и, прежде всего для Фуертеса Вильявисенсио, какие-либо льготы были неприемлемы, даже, несмотря на уже имеющийся у меня в запасе, успех в театре Сарсуэла, сорок восемь часов назад… Итак, я находился на пути, ведущем меня к выполнению долга перед Родиной, и всякий возврат к теме об освобождении от армии, был бесполезен. Самой неприятной процедурой во всем этом, была казарменная стрижка, которая неотвратимо меня ожидала. Хотя, кто с этим будет считаться…
Дабы никто не дотрагивался до моих волос я, накануне вечером, сам, собственными руками, совершил эту экзекуцию, правда, не очень хорошо, вернее, очень плохо - почти под ноль! Просто ужас! Даже самый неумелый из казарменных парикмахеров не смог бы совершить подобного варварства. Я даже стал себя ненавидеть за содеянное. А с другой стороны, что я мог поделать перед свершившимся фактом?! Результат моей «глупости» был настолько жалок, что я вынужден был себе сказать: «Ну и ну, поиздевался же ты сам над собой!»
В тот момент моя душа страдала гораздо больше от варварства, совершенного мною в отношении своих, неприкасаемых до того момента, волос, чем от осознания необходимости службы в армии. Анализ ситуации оптимизма мне не прибавлял, скрипя сердце я должен был подчиниться трехмесячному, военизированному учебному процессу. Я знал, что от лагерей, равно как и от предстоящего вскоре принятия присяги, меня не освободят даже мои архангелы-хранители. Но в глубине души, я был уверен, что как бы то ни было, а все же, с чьей-либо помощью или без нее, в конце концов, все уладится, и я не буду три месяца страдать в лагерях…
Несмотря на кажущееся смирение перед тем, что на меня свалилось, я не был ни бесчувственным, ни тем более глупым, чтобы не ощущать некий внутренний дискомфорт и беспокойство. Я старался не акцентировать на этом внимание, но совершенно очевидным было то, что на данном этапе перерыв, в особенности, продолжительный, мог бы очень негативно сказаться на моей артистической карьере. Без всякого намерения драматизировать ситуацию следует все же отметить, что у меня было достаточно причин для беспокойства. Находясь у подножья лестницы, ведущей к тому, чему себя хочешь посвятить, и не попытаться воспользоваться благоприятной ситуацией…, только представьте себе! Особенно, если учесть ту легкость, с которой в Испании забывают начинающих артистов, да у меня просто волосы становились дыбом, только от одной этой мысли! Вопреки всему, мой характер, всегда склонный к позитиву, предрасполагал меня к счастливому разрешению этой ситуации. И если я и был не согласен со сложившимися обстоятельствами, то, по крайней мере, делал все возможное, чтобы излишне не нервничать по этому поводу. Насколько это было возможно…
Я помню, что пока Пако «выступал» против вся и всех, я оценил обстановку, как позитивную на все «сто». У меня было немного денег, плюс отчисления, приходящие из дома звукозаписи, и это уже было кое-что! И даже, если они приходили не всегда вовремя, я с большей или меньшей степенью уверенности мог сказать себе: «Ну что ж, посмотрим, что из этого получится, а тем временем послужим, пока все не разрешится».
Ну и пусть после этого кто-то скажет мне, что я не оптимист!
С другой стороны, как уже не раз было – Бог был на моей стороне, и я был уверен, что все у меня будет хорошо - ОН должен был протянуть мне свою руку! Кроме того, я знал, что Пако делает все возможное и невозможное для того, чтобы ускорить решение этого вопроса, и поэтому нет необходимости обращаться в самые высшие инстанции. У меня уже были поклонники, обеспокоенные тем, чтобы моя артистическая карьера развивалась, хотя тогда я не был с ними знаком и даже не предполагал, что они могли интересоваться мною. Например, такой феноменальный человек, как Хуан Хосе Росон, которого я тогда еще не знал лично. Не забудем и об уже упоминавшемся моем дорогом друге Фернандо Вильявисенсио, а также о других, о которых я, возможно, не упоминал, то есть, за мной стояли люди, готовые что-то для меня сделать...
Мы прибыли на призывной пункт. И как всегда со мной случается, чем ближе я к возможным неприятностям, тем спокойнее и сильнее становлюсь. Я попрощался с Пако, чуть не поругавшись с ним: «Черт побери, Пако, мы же не на войне!» Но делать было нечего. Гордильо был настроен пессимистически.
После некоторых необходимых формальностей, меня посадили в один из грузовиков, выделенных для транспортировки шайки «бритоголовых», в которую я только что вступил…
В тот момент меня, просто до смешного, волновал лишь один вопрос – не быть узнанным товарищами, с которыми меня на какое-то время связала судьба. Мне хотелось смешаться с ними, стать одним из них. Остаться незамеченным. Моя интуиция советовала мне оставаться неузнаваемым. Так, на всякий случай… Я всегда знал, когда лучше уйти, а когда остаться, когда выйти вперед, а когда отойти в сторону... Это вопрос интуиции, чутья. И я мог бы поклясться, что она меня ни разу еще не подвела. Однако именно тогда она почему-то молчала…
К тому времени мое лицо уже примелькалось и было достаточно известным, по большей части, благодаря обложкам моих пластинок, продававшихся повсюду. Кроме того, оно уже довольно часто стало появляться на страницах прессы. Телевидение, хоть и не осыпало меня милостями, но и не оставляло без внимания. А телевидение было в то время в Испании окном, в котором стоило лишь пару раз появиться, как тебя тот час же узнавали на улице. Вначале тебя воспринимают как королевского павлина, со временем уже более спокойно. «Вы…, ой, не говорите, не говорите, вы ведь, тот-то!» И никогда не угадывают. Со мной это стало случаться уже очень давно. Я уже сказал, что поначалу – а кто это отрицает, тот просто неискренен, это льстит, да и как может не понравиться то, что тебя признают, даже если не узнают!
В тот момент, сидя в грузовике, в окружении собратьев по несчастью мне хотелось стать совершенно невидимым. Но это было невозможно. Рафаэля уже узнавали. Кроме того, газеты в тот же день опубликовали отзывы о сольном концерте в театре Сарсуэла и мою фотографию, к счастью, сделанную до моего «самопострижения». Так что на страницах многих из них было запечатлено мое улыбающееся лицо. Хотя я не до конца осознавал, что за этим последует, и толком не знал, как должен себя вести – моя интуиция вела меня в правильном направлении – я становился публичным человеком. Что касается «публичного человека», то это определение, по мне, содержит некий оттенок фатальности, как «симпатичная сеньорита». Не знаю, уж плохо это или хорошо…
Однако на всякий случай я желал быть неузнанным.
Я был одет довольно неприметно, на коленях у меня лежал старый чемодан. (Если бы кто-то спросил меня, почему старый, я бы, наверное, не смог этого пояснить). Несмотря на эти предосторожности, и это не было плодом моего воображения, большинство ехавших со мной мальчишек стали внимательно и с любопытством разглядывать меня. Они не только смотрели на меня, но и показывали в мою сторону пальцами, что мне не очень нравилось, а если учесть, что я сидел в задней части грузовика один, то было совершенно очевидно, на кого они показывали. Хуже было то, что они уже достаточное время перешептывались между собой.
Неожиданно они стали громко говорить какие-то глупости на мой счет. Я на всякий случай замер. Их намерением было вывести меня из себя и заставить как-то проявиться. В общем, сговорились!
Мне же пришлось приложить немало усилий, чтобы не расхохотаться в ответ на такие наивные провокации. Они выкрикивали буквально следующее: «Позавчера Рафаэль выступил с концертом в театре. Об этом пишут все газеты». – «Слышишь, а что это за концерт?». – «Ну, пел перед большим количеством людей». – «Ну и что?». – Ну, один, пел в театре три часа подряд». – «Ни хрена себе! Прикинь, три часа – один!». – «И кто это может выдержать?» - «Я же говорю, куча народу. Или ты придурок?» - Это, скорее, он больше похож на придурка». Они искоса поглядывали на меня в надежде увидеть мою реакцию, но я был невозмутим. Было совершенно очевидно, что они пошли в наступление. Я не был намерен позволять им перехватить инициативу, и сейчас более, чем когда-либо, чего бы это мне ни стоило. Я не из пугливых. Это самое сложное для произношения слово из всех, мне известных. Я глядел прямо перед собой, и ни один мускул не дрогнул на моем лице. В тот момент любой, кто принял бы меня за глухого, был бы не далек от истины. Увидев, что с концертом у них ничего не вышло, они стали петь, если можно так сказать, наиболее известные мои песни.
- Я расскажу тебе о своей жизни, – горланил один.
Ваш покорный слуга сидел молча, словно покойник, ни на кого не глядя, уставившись в тент грузовика. Помню, чтобы не обращать внимание на беснующихся, я стал считать заплатки на тенте, которых было о-о-чень много…
- Ла, ла, ла… ну и длинный же путь, – горланили другие. Мне это стало уже немного надоедать. Кроме того, заплатки кончились, и я стал насвистывать. Я был удивлен тем, насколько это их расстроило, если бы знал, то стал бы свистеть намного раньше. И вдруг наступила тишина, и спустя несколько минут, когда был слышен лишь звук двигателя, один из них сказал: «Да ладно, старики, это не он!». – «Мужики, я видел его только по телевидению, но мне он показался более упитанным». «Телевизор искажает». (Я воспроизвожу этот диалог по памяти и, возможно, здесь больше выдумки, нежели правды, однако я навсегда запомнил слово «искажать». Меня оно забавляло).
Один из моих необычных попутчиков встал, покачиваясь от адской тряски этого несчастного грузовика, подошел ко мне и, приблизив свое лицо почти впритык к моему, категорически подтвердил: «Это он. Без волос, но точно – он! Похож абсолютно. Этот парень - Рафаэль».
Ну, и как, по-вашему, я должен был реагировать на выходки этой компании?
В ответ на мое молчание и на мое очевидное безразличие, он решил спросить: «Ну, и кто же ты, черт побери?»
Я пожал плечами, словно не понимая, на каком языке ко мне обращаются. Это его совершенно обескуражило, однако дабы не потерять лицо он, не переставая валять дурака, вернулся на свое место: «Ну, и как этот долбанный глухонемой может быть певцом?!»
Грузовик… Дорога, ведущая в Colmenar Viejo…
Представляете? Грузовик, дорога на Colmenar Viejo. Я уже не ребенок, каким был, когда ходил с мамой покупать хлеб для солдат. Теперь я сам солдат, ну, на пути к тому, чтобы им стать; грузовик, конечно же, посовременнее, а моя мама осталась дома, и у меня в кармане нет песет и всякой мелочи для того, чтобы обменять на банкноту покрупнее… Сейчас у меня есть немного денег в банке. Меня узнают на улице, и я стал немного старше.
В Colmenar мы приехали уже вечером. Нас всех построили посреди поля, которое, несмотря на темноту, показалось мне довольно большим. Из бараков вышли какие-то люди и направились к нам, пройдя через площадь.
И вдруг мое сердце учащенно забилось!
Не может этого быть! Черт побери! Несмотря на темень, я узнал одного из них, того, что шел первым. «Командир», сказал я про себя, не без определенной доли радостного идиотизма, впрочем, оправдываемого обстоятельствами, при которых все это происходило. Не знаю, громко ли, но знаю, что воскликнул: «Ну, и ну! Это же мой сосед из Carlos Maurras! Военный, живущий надо мной!» Во всяком случае, если не сказал, то подумал. Было темно, нас было много, и он прошел, не заметив меня. Но я его узнал! Это, несомненно, был он! И я опять вернулся к своим привычным хитрым рассуждениям: «Надо же, какое везение! Еще один, кто может мне помочь»!..
Как видите, моему нахальству не было предела. А может, это было лишь прикрытие, желание обмануть самого себя, дабы скрыть свой страх, небольшой, но докучливый, который уже начинал охватывать мои внутренности?! Но страх перед чем?! На этот вопрос ответило мое второе Я, Rafael: «Страх перед неизвестностью, Raphael. Страх перед тем, что ты не можешь контролировать ситуацию». Я послал Rafael(я) к чертовой матери. Его неуместность всегда выводила меня из себя. В это время послышался крик сержанта: «Всем, имеющим высшее образование, выйти вперед и встать в сторону! Окончившим среднюю школу, стать напротив! Так, что там еще на сегодня! Сельхозработники, сюда! Квалифицированные рабочие, сюда! Операторы и механики, туда! и т. д. и т. п. Все встали на указанные места. И в результате я остался один. Если бы тот сержант сказал: «А ну-ка, артисты, шаг вперед!», однако он этого не сказал, и я остался в гордом одиночестве. Почти. Я оглянулся и увидел неясные силуэты. Мне необходимо было привести в порядок свои мысли. Итак, остался я и еще несколько «незадокументированных» - мои друзья по несчастью. Три или четыре - пересчитывал я, не зная, чем себя занять. «Эти, наверное, из театра», – подумал я. Голос сержанта прозвучал несколько уничижительно, а может, так мне показалось: «Вы, ничего из себя не представляющие, встаньте сзади!»
Ничего себе, начало службы на верность Родине!...
Перевод Валерия Крутоуза
Опубликовано на сайте 27.06.2010
