XIX. El Olimpia de Paris

XIX. ПАРИЖСКАЯ ОЛИМПИЯ

Улица… или лучше: бульвар Капуцинок. Фасад театра, мечта - моя самая заветная мечта (или может быть наша мечта?) – Олимпия...

Однако и этот театр не был пределом мечтаний: мои мечты простирались еще дальше… Это было… есть…, как трудно говорить о том, что чувствуешь! El Olimpia - это Greco, Becaud, Mistinguette, Chevalier.

Моя мечта – Олимпия.

Это - PIAF. И, прежде всего, PIAF. Она и ее мир. PIAF – всегда – PIAF.

Здесь я видел ее, единственный раз, здесь купил всю ее историю, записанную на дисках, здесь она заставила меня плакать и смеяться, и именно здесь я почувствовал, что значит - Быть Артистом! Но главное – что Артистом с большой буквы, можно стать!

И вот я здесь, на репетиции. Да, я впервые пою в Олимпии! И какой ничтожно маленькой мне кажется эта стопка исписанных листов бумаги для того, чтобы выразить все мои чувства этим вечером…

Это было выше моих сил и стоило мне огромного нервного напряжения - весь этот месяц ожидания, томительного ожидания, до моего приезда сюда - до того момента, пока я, наконец, не переступил порог этого восхитительного театра не как зритель, а как Артист.

Переступив порог служебного входа, я оставлю зрителя снаружи: за этой малюсенькой, старенькой, обшарпанной дверью, представляющей собой нечто совершенно непрезентабельное. Однако этот порог являл собой некую границу - между быть и не быть (парадокс и искусство всегда идут рука об руку).

И вот я стою перед этой дверью, ведущей к славе.

Диалог между Rafael и Raphael:

- Это такая же дверь, как и все остальные, Raphael.

- Нет, Rafael, не такая!

- Да, такая же, таких много - узенькая, старого дерева, источенная жуками, грязная, как и все служебные двери всех театров мира, в которые тебе уже доводилось входить.

- Нет!

- Да. Разве ты этого не видишь?

- Нет. Через них входила Она каждый день, сотни дней, когда пела в этом театре! Представляешь? Она входила сюда и после выступлений выходила через эти двери!…

- Пойдем, посмотрим главный вход, это как раз то, что тебе нравится, тщеславный Raphael. Ну же, пошли! Твое всегда неудовлетворенное ego, просто воплем взывает к тебе.

- Нет!

- Но почему же? Ведь весь фасад театра закрывает огромная афиша, на которой ярко светятся большущие буквы: «Bruno Coquatrix представляет сольный концерт РАФАЭЛЯ…». Такая, о которой ты мечтал, когда вы с Пако направлялись в небольшой отель на Pigalle, совсем недавно… Помнишь? Пойдем, Raphael, пойдем, посмотрим на нее!

- Нет!

- Не будь таким упрямым! Я добился этого для тебя! Главный фасад твой! И театр твой! Это ведь то, чего ты так хотел, не так ли?!

- Да, да, да! Но сегодня я хочу войти через ЭТУ маленькую дверь, такую же маленькую, какой была ОНА – моя PIAF - и только потом, посмотреть на свою афишу - такую же, как у нее, когда ОНА пела на сцене этого театра…

- Будь по-твоему, Raphael!

С улицы уже слышны приближающиеся шаги. Кто-то идет. Наверняка, это Пако.

- Малыш!

- Да, Пако?

- Пошли, посмотрим главный фасад театра. Он великолепен!

- Потом. Оркестр уже ждет. Мы можем опоздать.

Мы входим в узенький, плохо освещенный коридорчик. Тем не менее, его стены сияют афишами и фотографиями… всех. Здесь все! Они все здесь! И я тоже здесь! Теперь и я тоже здесь: со взглядом, бросающим вызов всем окружающим и наблюдающим за мной со стены напротив. А под моей фотографией мое имя, и чуть ниже надпись: «На пластинках Pathe Marconi».

- Малыш, это мосье Coquatrix.

- Очень приятно.

Доминик, моя французская секретарша, подталкивает меня, чтобы я продемонстрировал свои знания французского языка, за которые она чувствует свою ответственность и испытывает гордость:

- Говори по-французски, Рафаэль, я же для чего-то тебя учила?!

- Ах, да! Очень приятно, мосье Coquatrix.

- Вы говорите по-французски?
- Совсем немного.

- Да, нет же! Вы очень хорошо говорите.

- Спасибо.

Мне бы очень хотелось, если бы я только мог быть более разговорчивым и сказать ему что-либо менее формальное, более приветливое и эмоциональное, показать себя более общительным и дружелюбным по отношению к этому любезному человеку, сделавшему так много для того, чтобы мое вхождение в руководимый им теат было, как можно, более приятным. Однако с тех пор, как я вошел, я был настолько поглощен самим собою, что совершенно отрешенно где-то витал, чувствуя себя кем-то другим, словно наблюдая за собой извне и изнутри одновременно. Невозможно выразить словами все эмоции и мысли о еще пока несбывшихся желаниях, которые уже давно грезились в моих мечтах, тысячи раз пронизали мое воображение и стали такими же реальными, как легкая дрожь в руках и ногах, которую я ощутил, как только переступил порог служебного входа. Входа, который столько раз, переступала ОНА.

Итак, я здесь… А в мыслях только ОНА..., и более, чем я сам. ОНА, ЕЕ душа, ЕЕ голос и тысячи песен говорят мне в это самое мгновение: «Добро пожаловать в Олимпию!»

«Добро пожаловать, Рафаэль!».

Это ЕЕ голос звучит в моих ушах, пока я, изо всех сил своего естества, подталкиваю себя к входу.

Это ЕЕ голос…

«Входи, Рафаэль, ты в нашем доме…».

Я на грани потери сознания, однако допустить этого не могу: одно дело, чувствовать, и совсем другое, допустить, чтобы другие это заметили. «Держи себя в руках, Raphael!», - не преминул напомнить мне Rafael.

Я должен что-то предпринять, чтобы выйти из этого заточения в самом себе (из этого ступора) и побороть силу, увлекающую меня гораздо больше, чем любезный жест Bruno Coquatrix, приглашающего пройти дальше по маленькому, темному коридору, где, я знаю, несмотря на то, что впервые переступаю порог этого храма - святая святых искусства - находится дверь. А за дверью – ОНА, вечная ОНА…

- Если желаете, я покажу вам вашу артистическую гримерную.

- Большое спасибо.

Любезный голос Bruno Coquatrix приводит меня в трепет. Я открываю дверь, находящуюся почти рядом со сценой.

Небольшое помещение с гримерной в глубине, все обклеенное афишами, среди которых наиболее выделяются две огромные афиши PIAF.

Я почти онемел от охватившего меня волнения, перехватившего горло.

Я даже не осмеливаюсь себя ущипнуть, из боязни обнаружить, что это не я нахожусь здесь, а мой призрачный дух.

Когда сон превращается в действительность, мы все боимся проснуться или не проснуться вообще.

- Скажите мне, сеньор Coquatrix, это была гримерная PIAF?

- Совершенно, верно. Это главная гримерная Олимпии. На сегодняшний вечер - это ваша гримерная, Рафаэль.

Меня бросило в пот – я ощущаю его на руках, на лбу, мне кажется, что это слишком заметно…

Я должен как-то взять ситуацию в свои руки! Даже не помню, как я сюда дошел…

Сегодня вечером я буду петь на сцене, находящейся на расстоянии вытянутой руки от этой гримерной… И я неуверенно уточняю, на удивление, на французском: «Главная гримерная этим вечером будет моей?!…».

Наконец-то, свершилось!

- Извините, а оркестр меня ждет?

- Конечно, мосье Рафаэль.

- Сегодня вечером вас ждет большой успех!

Доминик сказала это по-французски. Пако, возможно, думая, что я не понял, повторяет: "Да, малыш, сегодня будет один из самых больших твоих вечеров! Нет ни единого билета! Зал заполнен до отказа!"

Но я уже не слышу ни Доминик, ни Пако.

Я слышу только играющий оркестр и вхожу на сцену, на этот старый дощатый пол, который помнит стольких известных мастеров. Последней на нем вчера выступала Dalida (та, возле огромной фотографии которой мы с Пако не так давно останавливались помечтать).

Сегодня эта мечта сбылась, и моя фотография заняла место над главным входом Олимпии.

Вы можете понять мое волнение и мои чувства? Вы должны понять меня, ну, пожалуйста! Ибо, для чего же тогда я все это пишу?

О, Боги! Я нахожусь на сцене старой и великой Олимпии! Время перестало для меня существовать - уже нет ни прошлого, ни будущего - только настоящее!
Manuel Alejandro дирижирует оркестром. Здесь же и Paul Mauriat, я ведь буду петь сегодня вечером и его песни.

Большой оркестр, за роялем Francis Lai.

Через год весь мир узнает его чудную музыку к кинофильму «Мужчина и женщина», которую я знаю сегодня, а спустя три года он станет автором «Истории любви», которую я могу слушать сейчас.

Здесь также все те, кто должен быть… звезды…

- И я, Рафаэль?
- И ты тоже, мой тщеславный Raphael.

- Почему тогда ты не называешь и меня?

- Как это, не называю?

- Нет, ты говоришь «все звезды», а меня отчего-то не называешь?!…

- Дело в том, что ты еще не видел своего имени на фасаде Олимпии. Вот, когда ты его там увидишь, только тогда ты поймешь точное значение этого слова. И только тогда ты станешь похожим на звезду, и у тебя уже не будет нужды в том, чтобы тебе об этом говорили, и ты тоже никогда не будешь говорить - «я звезда». Звезда - это нечто, живущее отдельной даже от тебя жизнью…

- Я пошел!

Я иду и тут же возвращаюсь: у меня, до невозможности, дрожат ноги, у меня, (о, ужас!) пропадает голос…

- Ну, что, тщеславный Raphael?

- Он там, на переполненном бульваре… и мои афиши вместе с…

- Нет нужды говорить... Сейчас ты действительно Звезда. Теперь - да… И сегодня вечером, подняв публику, ты станешь ЕЮ НАВСЕГДА!... Однако, и тебе это также известно, «НАВСЕГДА» – ЭТО ТОЛЬКО СЕГОДНЯ... Понимаешь, Raphael?

- О, да, мосье Rafael Martos, я буду это помнить всю жизнь!...

Перевод Валерия Крутоуза
Опубликовано на сайте 19.09.2010