XXXIX. Natalia
XXXIX. НАТАЛИЯ
В субботу 29 июня 1968 года я впервые увидел ту, что должна была стать моей женой – Наталию Фигероа.
День нашей свадьбы в Венеции. Фотография моего брата Хосе Мануэля.
Это произошло на фестивале, который устраивало испанское радио, где она тогда работала. Наталия (не думаю, что на нынешнем этапе ее карьеры это станет для кого-то открытием) - великолепный журналист, отличная писательница. В любом случае ее лучшие работы я – не благодаря Наталии, а просто в силу широковещательной природы этого СМИ – видел по телевизору. Мне представляет нелепым описывать в этих мемуарах богатейшую историю ее профессиональной деятельности. Сейчас ей не нужны верительные грамоты.
Двадцать девятое июня 1968 года.
Театр Сарсуэла. Снова этот благословенный театр, сцена еще одного из величайших событий моей жизни!
Шла раздача премий радиофестиваля под руководством Энкарны Санчес. Наталья была там тогда, чтобы вручить одну из наград Хуану и Хуниору. Я получил свою из рук самой Энкарны. После церемонии в театре Сарсуэлы мы большой компанией отправились в Riscal поесть паэльи.
(Riscal - ресторан в доме 11 на ул. Riscal, славящийся своей паэльей и шикарными проститутками – прим.пер.).
Хотя до того времени у меня не было возможности представиться Наталии, я, разумеется, не раз слышал ее по радио. Она знала обо мне больше. Должно быть, она по самое горло была сыта Рафаэлем, столькими пластинками и столькими репортажами. Но она не была знакома со мной лично – так же, как и я с ней.
С первого взгляда у меня сложилось впечатление, что это весьма уравновешенный человек, сдержанный и очень симпатичный. Однако что больше всего в Наталии меня поражало, и до, и после нашего брака, - это ее «хороший настрой».
«Настрой» – ну что вам сказать? – это «настрой»! Самое главное в человеке. Наталия всегда была в хорошем настроении. Даже когда рожала. Я веселюсь, вспоминая историю, произошедшую непосредственно перед появлением моего первого сына.
За несколько дней до родов она опубликовала вызвавшую бурную реакцию статью о злоупотреблении уменьшительными формами слов. Она жаловалась на засилье таких форм в сфере здравоохранения - в клиниках и больницах. Уменьшительных, якобы ласковых форм слов, неизменно применяемых по отношению к пациентам и сопровождающим их лицам – ко всем страждущим. «Подождите минуточку». «Посидите спокойненько». Или вопрос «Как тут наш болезненький?» Наталья официально объявила войну уменьшительным словечкам. Ну так вот, моя жена поступает в клинику Ла-Палома, как всегда, в хорошем настроении и приятном расположении духа. Как будто ничего и не происходит. И вдруг она начинает жаловаться и что-то говорить то ли медсестре, то ли акушерке – не помню точно, кто с ней был. Я, как первородящий отец, страшно испугался. Я решил, что она жалуется на родовые боли. Но моя жена сетовала не на них. Она выступала против медсестры, которая только что нагромоздила одно на другое достаточно уменьшительных словечек, чтобы вывести ее из себя. «Повернитесь на бочок, так, тихонечко, спокойненько, расслабленьице, сейчас покажется головочка ребенка» и тому подобное. Наталья, вцепившись в меня, могла в отчаянии сказать только: «Рафаэль, ради Бога, пусть они не говорят мне этих уменьшительных слов, а то у меня будет нервный припадок». Я, по отсутствию опыта в таких делах, был так испуган, что у меня от страха поджилки тряслись, а ее в этот момент больше всего волновали уменьшительные формы слов…
Я возвращаюсь ко дню нашей первой встречи.
Что я могут утверждать с полной уверенностью – что это не было то, что называют внезапно вспыхнувшей любовью. Ну, я полагаю, что Наталии было интересно узнать, кто же такой этот Рафаэль, увидеть поближе того, о ком она (хотела она того или нет) слышала столько разговоров, и было любопытно, что это за Рафаэль, которым она была сыта по горло, еще не обменявшись с ним ни одним словом. (Может быть, и я тоже был сыт по горло разговорами об этой женщине, о ее радиопередачах, о ее статьях, о том, как она выступала на телевидении. Может быть.)
Я думаю, что могу утверждать, с некоторыми оговорками, что помимо взаимного любопытства, одолевавшего нас обоих, с первой минуты возник – могу поклясться – какой-то особый ток. Конечно, ничего хотя бы отдаленно похожего на влюбленность. Нельзя было говорить даже о влечении.
Мне, и я уже говорил об этом, нравился «хороший настрой» Наталии, и все тут.
Так как все наши общие друзья, сидевшие за тем столом, исходили из того, что мы знакомы, никто нас не представил. Во время обеда мы порой обменивались взглядами – и все. Во время кофе я поднялся, прошел туда, где стояла Наталия, и сказал: «Ну что, нас так никто и не представит, или как?».
И Антонио Олано, наш общий знакомый, сделал это.
После ужина у Riscal Наталия пригласила нас домой – в дом своих родителей – выпить кофе. Это была группа друзей, скорее, я бы сказал - знакомых, за малым исключением: артисты, журналисты… кое-кто из тех, кто был в ресторане. Мы выпили свой кофе, и я ушел. Но перед этим произошло кое-что, что само по себе, может быть, не имело значения в тот момент, но ознаменовало что-то очень важное для моей будущей жизни, хотя я и не знал этого. Отец Наталии, маркиз де Санто Флоро, зашел в библиотеку, где мы сидели. Он немного побыл с нами, а потом ушел.
Наталия и я на Гавайях через несколько дней после свадьбы.
В то время я и вообразить не мог, что эта великая личность со временем превратится в моего свекра и человека, которого я буду любить как отца. Я очень любил его. Всей душой.
Я уже говорил, что после кофе каждый сверчок улетел на свой шесток.
Наталья в первый раз увидела мое выступление на сцене, когда я устраивал прощание после того как долго пел во Дворце Музыки. Читатель, представь себе эту ситуацию. Прощание с Рафаэлем после успешного сезона. Дворец Музыки до отказа набит девушками. Хотя мне не нравится термин «фанаты», здесь я использую его, чтобы не затягивать повествование. Дворец музыки переполнен фанатами, прощающимися со своим артистом. И Наталии Фигероа не пришло в голову ничего лучше, чем воспользоваться этим случаем, чтобы узнать, что это за феномен – Рафаэль. И для начала – в то воскресенье не услышала, как я пою. Это было невозможно! Эти ведьмы как с цепи сорвались, они разошлись и были вне себя, а их вопли можно было услышать из… Вентас. Так что не знаю. Может быть, она меня видела, но сомневаюсь. Но я знаю, что услышать меня она не могла, даже случайно. После каждого моего движения, даже самого незаметного, раздавались оглушительные крики. После любого изменения тона моего пения, после каждого сделанного шага или остановки поднимался шум.
Должно быть, она ушла оттуда более чем напуганная, испытывая ко мне отвращение. Она хотела услышать, как я пою, но там была такая уйма народа, что это оказалось невозможно. Уходя, она наверняка с возмущением думала: «Да что же это такое?»
Если бы Наталия удовольствовалась тем воскресным вечером, она больше не увидела бы меня никогда в жизни. То, что она видела и слышала (и бросила слушать), заставило ее бежать. Мы обсуждали это между собой бесконечно много раз, умирая со смеха.
Хорошо еще, что после концерта Антонио Олано, сопровождавший Наталью, убедил ее зайти в мою гримерную, и Наталья, которая очень внимательна к просьбам своих друзей, поднялась ко мне. Я пригласил их на ужин к Валентину. А потом, так как всех нас объединяло великое и непреходящее восхищение перед великой Лолой Флорес (испанская актриса (1923-95), певица и танцовщица в фольк-стиле, работала с Маноло Караколем – прим.пер.), мы отправились посмотреть на нее.
Лола демонстрировала свою персону и свой талант в Фонтории, чуть дальше театра Альбенис (один из мадридских театров фламенко возле Пуэрта дель Соль – прим.пер.), и похоже, что именно там, благодаря Лоле, дело немножко пошло на лад. Хотя я продолжал считать, что моя будущая жена была обо мне не самого лестного мнения.
Наталья вообще-то предпочитала ездить всюду на своей машине. Так что, как только ей надоедало, и она начинала скучать или просто уставала, она незаметно сбегала. Это всегда казалось мне восхитительным. Я завидовал этому умению. Для моей жены существенным является одно понятие, которое она называет «предел». Это тот самый момент, когда Наталья говорит «До этих пор». Все, что будет происходить после этой минуты - пустое времяпрепровождение. Поэтому для поддержания независимости, которой Наталья пользовалась с такой осмотрительностью и дарованными Богом изяществом и ловкостью, собственный автомобиль был совершенно необходимой вещью. Наталья не допускала, чтобы за ней заезжали или отвозили домой (если речь шла не о человеке, пользовавшемся ее абсолютным доверием), потому что это предполагает, что ее отъезды и приезды, пребывание в компании или уходы будут зависеть от третьего лица. Для Натальи было естественным пользоваться абсолютной свободой и самой решать, хочет она остаться или нет, желает ли она прийти или уйти, и когда именно. И она неукоснительно придерживалась своего правила. В тот вечер в Фонтории Наталья в какой-то момент встала, словно молчаливо говоря «с меня достаточно», и я решил проводить ее до машины. Я воспользовался этим случаем, чтобы попросить номер ее телефона. По выражению ее лица я решил, что она не приняла этого всерьез и подумала, что будет так, как уже бывало много раз: «Мы еще увидимся… мы созвонимся» и тому подобное, но все это останется только на словах. Но мне хотелось увидеть ее еще раз. Так что я на самом деле начал звонить ей. Посылать цветы. Отправлять открытки изо всех мест божьего мира, куда меня забрасывала моя профессия.
С Наталией (единственный раз, когда мы работали вместе) во время записи моей радиопередачи Raphael Shaw на канале SER.
Короче. В ту минуту на улице, где находилась Фонтория и до сих пор стоит театр Альбенис, я попросил у нее номер телефона, по которому позвонил через несколько дней. А конкретно – накануне того дня, когда я собрался отправиться в одно из моих турне.
Мы договорились, что я заеду за Наталией и мы поедим вместе. Мы ужинали вдвоем в ресторане Las Reses, принадлежавшем моим друзьям Маноло и Марии. Мы говорили и говорили – обо всем человеческом и божественном. И после долгой застольной беседы поехали в Corral de la Moreria.
После этого свидания у меня начался длительный контракт. Именно тогда сложился ритуал моих открыток, о котором я упомянул выше.
Прошло достаточно много времени, потому что у меня обычно очень долгие гастроли. После бесконечного количества открыток, где было «Привет, как дела?» и… больше ничего, или очень мало, сколько там помещается на открытке, я возвращался в Испанию, и в один прекрасный день Наталия появилась на празднике в студии Антонио. Нового Антонио. Как рассказывала мне Наталия, танцовщик пригласил ее на тот праздник, чтобы она пошла с ним на мой дебют во Дворце Музыки. Поднялся большой шум, потому что Энкарна, сестра Антонио, моя поклонница и рафаэлистка до мозга костей, напомнила ему, что именно она всегда сопровождала его на мои премьеры. Они обсудили это вопрос, и сестре не оставалось ничего другого, кроме как уступить свое священное право. Так что с подачи Антонио Наталия пришла на мое новое выступление в Мадриде. Это было огромное событие. Именно ту новую встречу с «моей» публикой в Мадриде я вспоминаю как нечто особо прекрасное. Прошло около года с тех пор, как Наталия по вине моих любимых шумных поклонниц «не» послушала меня на этой самой сцене. На этот раз речь шла о публике, которая явилась не на прощанье, а на премьеру. Не хочу никого обидеть, но те, кто приходит на дебют, обычно бывают, в силу этикета и торжественного настроя, более спокойными и сдержанными.
Я очень хорошо помню тот вечер, в частности, из-за многих приятных вещей, потому что тогда я впервые увидел моего самого большого задушевного друга Мануэля Бенитеса («Кордовца») облаченным в смокинг.
Это была премьера на высшем уровне. Помимо многих других присутствовал мой любимый незабвенный Хосе Мария Пеман, моя вечная прекраснейшая подруга Лусия Босе, и Кармен Севилья, и Палома Линарес, и сама Монтьель, и Хосе Солис, и послы многих моих любимых стран… Короче, я не продолжаю, потому что список был бы бесконечным.
С Хакобо, Алехандрой и Мануэлем, моими «наследниками».
Наталия и Антонио сидели во втором ряду, и во время концерта танцовщик наклонился к ней и сказал: «Есть артисты, провоцирующие споры, есть артисты, которые никого не оставляют равнодушным. Рафаэль может более или менее понравиться тем или другим. Но что я точно могу тебе сказать – это что он из тех немногих артистов, имена которых надо писать заглавными буквами». Так как у Антонио не было привычки рассыпаться в похвалах почти не перед кем, скорее уж наоборот, эта фраза навсегда врезалась в память Наталии.
После окончания того концерта Наталия поднялась в мою гримерную, чтобы поприветствовать меня. Тогда я и в самом деле почувствовал себя на седьмом небе, потому что по выражению ее лица, хотя оно всегда было очень учтивым, я мог понять, что она была в полном восторге от того, что увидела и услышала. Я, однако же, не был в столь радужном настроении. Ничего подобного! Мне очень не понравилось, что она пришла в сопровождении Антонио. Хотя я знал, что иногда они выходят в свет вместе, это достаточно сильно разозлило меня. По правде говоря. Я собственник. Я никогда в этом не признаюсь, но внутри меня сидит жуткий Отелло (маленькая шутка).
Как я узнал потом, на следующий день Наталия звонила мне домой, но после премьеры была такая неразбериха, и, не знаю уж почему, но мне ничего не сказали. Похоже, она собиралась с родителями в Марокко. Наконец мы поговорили, и она сказала, что в полнейшем восторге от меня. Можете представить, что это для меня означало. Я уважал ее мнение, потому что знал, что ей свойственен критический и объективный подход, и она не делает скоропалительных выводов.
После все пошло своим путем. Иногда я звонил ей, чтобы пригласить в кино или на ужин, и всегда в тихие места, чтобы нас никто не узнал и мы могли поговорить в покое, который так ценим.
Наталия на три месяца уезжала в Лондон, чтобы походить на курсы английского языка, на которые она записалась. Мы договорились поужинать, и я приехал первым. Тогда я просто сходил с ума от меховых пальто, а в тот день побил все свои рекорды с этим безумным одеянием. Через пять минут появилась она – в черном суконном пальто, бесконечно более скромном, чем мои меха. В тот момент она мне не сказала, какое желание удрать возникло у нее, когда она увидела меня в таком виде.
Наталия сказала, что уезжает в Лондон. А мне тем временем удалось преодолеть все барьеры, мешавшее устроить гастроли в СССР. Это было не так просто, и среди прочих бюрократических неприятностей было то, что мне надо было поехать в Париж, сдать мой паспорт в посольство и получить какие-то бумаги, которые станут моим единственным документом. Наталия воспользовалась моим пребыванием во французской столице, чтобы в последний раз встретиться перед моим изнурительным турне.
Когда я уже находился в России, то, несмотря на тогдашние сложности связи с Мадридом, произошел неприятный инцидент из-за публикации в газете Pueblo сообщения, в котором как о решенном деле сообщалось, что Наталия и Рафаэль собираются в мае обвенчаться в мексиканской церкви. Абсолютно лживое сообщение, вызвавшее огромную шумиху. Это было торнадо, в самом центр которого оказалась втянута Наталия. Мой будущие тесть и теща ничего не знали об этом. Надо думать, мои дорогие Маруха и Агустин пришли в ярость и вышли из себя. Наталия все отрицала, но скандал набирал обороты. Ей позвонил Хосе Антонио Пласа, тогдашний корреспондент Испанского телевидения в Лондоне, но она отказалась делать какие-либо заявления. Вместо этого она написала письмо Эмилио Ромеро, главному редактору «Pueblo», объясняя, что в мае этой свадьбы не будет ни в Мексике, ни в любом другом месте.
Но, хотя Наталия отреагировала очень быстро, наша будущая свадьба превратилась в злободневную тему для прессы, и всюду, где только можно вообразить, началось преследование. С одной стороны, семья Наталии казалась недовольной сильнейшим нажимом со стороны родственников, которые единодушно отвергали такой, по их мнению, неравный брак. А я в это время, как уже было сказано ранее, давал концерты по ту сторону железного занавеса и почти не имел возможности быть в курсе событий. Хозяйка дома, в котором Наталия остановилась в Лондоне, не верила своим глазам, наблюдая за бесконечными звонками и даже визитами испанских журналистов.
С некоторыми моими свойственниками. Стоят: мой шурин Агустин Фигероа; мой теща и тесть Маруха и Агустин, маркизы де Санто Флоро; графиня Йебес; я; мой деверь, посол Томас Чаварри. В среднем ряду: моя невестка Магдалена дель Алькасар; моя невестка Матильде Фигероа; мои племянники Гонсало и Альваро Чаварри; Наталия. Сидят на земле: мои племянники Марта Чаварри и Агустин Фигероа.
Сам я, по вполне понятным причинам, был далек от всей этой шумихи, пока в один прекрасный день не получил от Наталии довольно длинное письмо, в котором она рассказывала о происходящем. Она излила на меня свое настроение. Она говорила нечто в таком духе, что ей не пятнадцать лет, чтобы думать, есть ли у нее жених или нет. Что она уже не в том возрасте, чтобы заниматься игрушками. И так как сейчас ей и в голову не приходит мысль выйти замуж потому, что она страшится брака, так как видит вокруг себя только разбитые семьи… Это длинное письмо подводило к тому, что для Наталии будет намного лучше, если мы расстанемся. И больше не станем подливать масла в огонь. И что она, не решаясь на серьезные отношения, считает, что нам разумнее не видеться.
Ясное дело, находясь в России, я не мог ничего предпринять. Я написал ей большое письмо и решил, что до моего возвращения все должно идти своим чередом.
Потом Наталия рассказала мне, что она вернулась из Лондона в Мадрид, потому что согласилась на предложение Карлоса Ариар Наварро, бывшего тогда городским алькальдом, сказать речь на празднике святого Исидро (покровитель Мадрида – прим.пер.) В первый раз женщине доверили сказать публичную речь с главного балкона Дома Булочников. Похоже, ее также пригласили на корриду, где все сложилось так, что хуже некуда, поскольку там на нее накинулась пресса. Это, учитывая скромность Наталии, должно быть, оказалось невыносимым. Она вернулась в Лондон просто в ужасе.
Наш первый Новый год после свадьбы, с Лучи и Альфредо Тосильдо, Исабель и Антонио Минготе, Беатрис и Луисом Марией Ансон, и Матильде и Томасом Чаварри.
Прошли некоторое время, и я вернулся с гастролей по Советскому Союзу.
Наталия решительно стояла на своем, хотя мы продолжали встречаться просто как друзья.
Я должен был уехать в Нью-Йорк, чтобы целый месяц выступать в Royal Box отеля Americana. Я жил в своем доме на Форест-Хиллз и все воскресенья отдыхал. Тогда я садился на самолет до Вашингтона (он стал для меня словно воздушным мостом) и проводил день в доме Матильде и Томаса Чаварри. Так было по крайней мере четыре раза. Утром она встречала меня в аэропорту, а потом вечером отвозила обратно, чтобы я вернулся в Нью-Йорк. Таким образом я познакомился с теми, кто очень скоро станет моими племянниками, хотя я еще об этом не знал: Мартой, Исабель, Альваро, Гонсало и Марией.
Я в первый раз выхожу в свет с той, что станет моей женой – Наталией.
Матильде и Томас очень помогли мне в те минуты, когда я очень в этом нуждался. Именно они с самого начала советовали мне поговорить с Агустином. Они были полностью на моей стороне, и с тех пор наши отношения исполнены бесконечной любви.
Ложная новость в «Pueblo» спустила с цепи всех семейных демонов. Бедной Наталии безжалостно систематически капали на мозги. Но… вещи таковы, каковы они есть, и рассказываю все именно так, как рассказывала мне моя жена. При наших случайных встречах Наталия начала понимать, что забыть все, что было между нами, не так-то просто, как она думала. Время сделало свое дело, и через несколько месяцев она ездила по Мадриду, слушая в своей машине мои песни и заливаясь слезами. Обо мне не стоит и говорить. Влюбленным уехал я в Россию, влюбленным работал в России и влюбленным вернулся из России. Так что когда я понял, что все происходящее между нами не приведет никуда, кроме алтаря, я потребовал у Наталии, чтобы она устроила мне разговор с ее отцом с глазу на глаз.
Я должен был вот-вот отбыть в другое продолжительное турне в Аргентину, и не хотел уезжать из Мадрида, не поговорив предварительно с тем, кто должен был стать моим тестем. Наталия потратила много времени, пытаясь убедить своего отца, чтобы он хотя бы немного узнал меня и не позволял так сильно влиять на себя стольким людям, сующим во все свой нос и стремящимся замять историю, о которой они не имеют ни малейшего представления, людям из его собственной семьи, которые твердили о «классах», «происхождении», «несоответствии» и т.д., т.п.
Наталия сказала своему отцу: «Мне представляет ужасной трусостью то, что ты закрываешь дверь перед тем, кто хочет поговорить с тобой. Как я объясню это Рафаэлю? Что мой отец либерал только на словах? Такой открытый человек, как ты, не может так реагировать. По крайней мере прими его. И если ты будешь упорствовать в том, что твой ответ «нет», скажи ему это в лицо.
Она настаивала и настаивала, без положительного результата.
Пока не наступил день Д.
В девять вечера я должен был вылететь в Аргентину. Мне надо было что-то делать. Я решил идти напролом и позвонил по телефону в дом родителей Наталии. Я попросил маркиза де Санто Флоро и. к моему удивлению, он взял трубку. Я дословно помню наш разговор.
- Агустин Фигероа у аппарата. Слушаю.
- Это Рафаэль. Поверьте мне, для меня все это очень тяжело. Было бы намного лучше поговорить с Вами.
Я крепко зажмурил глаза, ожидая резкого ответа. Я ошибся.
- Хорошо. Я жду вас у себя дома в час.
И повесил трубку.
Мне потребовалось спокойствие. Умение подать себя. Искусство обольщения. Но в первую очередь надо было подбирать слова и говорить правду.
Здесь я должен сказать, что одной из причин, сильнее всего толкавших меня на подобный шаг, было понимание того, как плохо должно было приходиться Наталии. Она рассказывала мне обо всех делах, но настоящая правда читалась между строками. Я понимал, в какой пустоте ее оставили все люди. С того дня, когда грянул гром, Наталия жила в том доме словно чужак в пансионе. Хуже того. Никто не обращался к ней ни с единым словом. Никто. Она много раз говорила мне, что если бы она поддавалась чужому влиянию, она бы не смогла выстоять.
Все время, пока я беседовал с ее отцом, Наталия на верхнем этаже без конца спрашивала служанку, Хуаниту:
- Что происходит внизу? Они кричат, ругаются? Что слышно?
- Ничего не слышно. Должно быть, они говорят очень тихо.
Но вернемся к той минуте, когда я позвонил в дверной звонок дома 3 на улице Кастельон де ла Плана.
Я и не представлял в тот критический момент неуверенности, что через несколько минут познакомлюсь с исключительным во всех смыслах человеком, очень интересным, принадлежащим к той категории людей, каких я больше не встречал, разве что в воспоминаниях о нем же, которые всегда со мной. Никто и вообразить не мог, как тесно мы с этим человеком окажемся связаны. И меньше всего – я.
В час дня я вошел в тот дом как официальный враг номер один, и можно сказать – я больше не выходил из него.
Меня провели в гостиную. Там Агустин жестом предложил мне сесть, а сам остался стоять, разглядывая меня со свойственным ему выражением, которое значило «Ну начинайте, а я послушаю…».
Наконец я оказался перед человеком, который объявил мне войну, чтобы любой ценой не допустить моей свадьбы с его дочерью.
Человеком подавленным, раздраженным и расстроенным мнением, сложившимся у его семьи, друзей, дальних друзей… у всех этих людей, так любящих вмешиваться во все и «устраивать» чужую жизнь, вместо того чтобы заняться своей, хотя именно с этого им и следовало бы начать, и так озабоченных этикетом: «Но ведь Рафаэль совсем не подходит Наталии». А я спрашиваю: «Что они могут понимать в том, кто подходит или не подходит Наталии? Единственный, кто может об этом знать – она сама». В это время, на мое счастье, в доме Наталии оставались только ее дядя и тетя - Малили и Хесус дель Пино (ее я так люблю, и она всегда была тесно связана с нашей жизнью), а также Кармен Фигероа (которая перед нашей свадьбой устроила коктейль в мою честь, и там я смог начать приручать их всех).
Зная маркиза де Санто Флоро так, как я узнал его потом, я уверен, что тогда на него обрушились и другие голоса, от которых у него голова гудела как барабан. Среди них были его невестки: Кармен Муньос, графиня де Йебес, и Бланка де Борбон, графиня де Романонес (Вот такие дела… именно Кармен и Бланка через очень короткое время стали теми двумя членами семьи, которые полюбили меня больше всех, и которых я больше всего полюбил).
В Мексике: мы с Наталией, Габриэль Гарсия Маркес и его жена Мерседес.
В любом случае, я убежден, что более всего для маркиза значила его безграничная любовь к дочери. Я уверен, что его категорическое несогласие возникло не из-за меня, и не было направлено против меня. Он выступил бы так же против любого претендента, будь он даже сыном фараона. У него не смеют отобрать дочь! И точка.
По правде говоря, этот благословенный дом бомбардировали анонимками, безымянными телефонными звонками, недоговоренными словами и договоренными словами. Травля была жестокой, постоянной, без перерыва.
Однако, несмотря на свойственную мне робость и понимание того, что сейчас все поставлено на одну карту, я не особо нервничал. Не было ни страха, ни тревоги. Может быть оттого, что я очень четко представлял, что хотел сказать этому человеку, что, с другой стороны, было единственным способом разрешить эту ситуацию. Я не намеревался говорить о себе как о певце Рафаэле. Я собирался поговорить об отце, дочери и обо мне – мужчине, готовом отказаться от всего, если это поможет вернуть в этот дом мир и счастье.
Говорю совершенно искренне – я думаю, что с Агустином Фигероа я провел десять самых блистательных, самых человечных и чистых минут, которые когда-либо выпадали мне вне сцены.
- Агустин, как Вы хорошо знаете, я ухаживаю за вашей дочерью. Мы оба знаем, до какой степени Наталия обожает Вас. Вы для своей дочери являетесь…
- Являлся – прервал он меня сдавленным голосом.
- Нет, нет, Агустин. Вы очень сильно заблуждаетесь. Для Вашей дочери в этом мире самое главное – Вы и только Вы. Поэтому я пришел сюда лишь для того, чтобы сказать Вам, что если у Вас есть хоть малейшее опасение или сомнение относительно наших взаимоотношений, то я (как Вы, безусловно, знаете, я сегодня ночью уезжаю в Аргентину на длительные гастроли) клянусь Вам, что никогда больше не увижу Вашу дочь. Я готов по первому же Вашему слову никогда больше не встречаться с Наталией. Потому что я не хочу жениться на Вашей дочери и стать Вашим врагом. Я слишком хорошо знаю, что тем, кто проиграет от этого больше всего, буду я сам. Ваша дочь настолько обожает Вас, что я уже заранее знаю – навязывая ей себя, я потеряю ее. Дай Вам время – и Вы всегда победите. А если меня что-то волнует в этой жизни, то это - счастье Наталии. Простите мою самонадеянность, но я глубоко убежден, что Наталья выйдет за меня замуж, с Вашего согласия или без него. Это не то, чего я хотел бы. Ни для нее, ни для себя. Жениться на Наталии, чтобы знать, что она будет несчастной… мне этого не хочется, для меня этот брак не компенсирует ее горя. Так что если Вы не согласны, я ухожу, и будем считать, что между нами ничего не произошло. Вы для нее – все.
Августин снова начал протестовать.
- Так было. Теперь все не так.
Собрав все силы, которых почти не оставалось, я сказал:
- Вы ошибаетесь. Однако… если вы продолжаете сомневаться, я повторю то, что только что сказал Вам: я выйду в эту дверь и больше не вернусь.
Я был вымотан. Словно только что закончил двадцатичетырехчасовой концерт. Повисшее молчание показалось мне долгим и плотным.
Внезапно маркиз да Санто Флоро спросил меня уже более твердым голосом:
- Вы можете остаться к обеду?
Или я ничего не понял, или же у этого сеньора было поистине британское чувство юмора. Он повторил:
- Я спросил, можете ли Вы остаться к обеду. В этом доме обедают в два.
Было понятно, что в этой семье едят в твердо установленное время, и сам господь Бог не заставит их отступить от протокола. И тем более я, только что, как говорится, пришедший в этот дом. Но меня основательно подводят две вещи: искренность, не восприимчивая к этикету и церемониям, и доля нахальства, сопровождавшая меня еще с улицы Каролинас.
- В два! Видите ли, Агустин, Вы застали меня в критический день. Этой ночью я улетаю в Аргентину и перед отъездом срочно должен подписать несколько документов и чеков. Мой офис в двух шагах отсюда. И если я потороплюсь, и не возникнет других дел.
Он прервал меня, уже более любезно:
- Хорошо. Мы ждем Вас до половины третьего.
Я бегом помчался к машине. Полагаю, Наталия пока еще оставалась наверху, переживая и не зная ничего. Единственное, что я помню – что в два часа двадцать семь минут я снова нажал звонок дома Фигероа.
Через несколько секунд я уже сидел за столом. За столом, у которого мне придется обедать, ужинать и завтракать в течение многих, многих, многих дней моей жизни.
Жребий был брошен. И я чувствовал себя самым счастливым человеком в мире.
В тот же вечер, когда я заканчивал укладывать чемоданы, в моем доме зазвонил телефон. Это была Наталия. Только что пришло известие о смерти Баленсиаги (испанский модельер Кристобаль Баленсиага (Гетария, 21.01.1895 – Хавеа, 23.03.1972) – прим.пер.), которого она обожала. В следующие выходные у них как раз была назначена встреча в Хавеа. Она была расстроена, и я не знал, как ее утешить. Я помню свое бессилие и ее горе – мы больше молчали, чем говорили.
И все же в ту ночь я уехал. Изменилась моя жизнь, но не профессия. В любом случае, все случившееся накладывало на меня еще большие обязательства. Я никогда не делал ничего только для того, чтобы что-то кому-то доказать, но людей, которые намеревались свернуть меня с моего пути, я бил по самому больному месту. Я должен был продолжать оставаться тем, кого Тико Медина, наверное, назвал бы «вселенским испанцем».
В течение почти всего полета я думал о сцене в доме Наталии. Она втайне укладывала чемоданы для побега, который можно было предсказать с большой долей уверенности, и в то же время молила всех святых, чтобы развязка не оказалась именно такой. Бедная Хуанита бегала вверх и вниз по лестнице.
- Ничего не слышно.
- Что-то же должно быть слышно, Хуанита. Пожалуйста, спустись опять и послушай получше.
Хуанита туда, Хуанита сюда. Пока, наконец, она в изумлении не воскликнула:
- Господин маркиз велел поставить на стол еще один прибор!
По правде говоря, добрую часть полета я смеялся про себя. Я больше всего думал о том, что некоторым моим будущим родственничкам придется проглотить все это. Представлял себе лицо графини Йебес. Улыбку Кинтанильи. Досаду всех Романонесов…
Эмоциональные объятия моего любимого Агустина Фигероа, моего тестя, в день, когда родился мой первый сын, Хакобо.
Несмотря ни на что, мы продолжали настаивать на том, что мы просто хорошие друзья, которым нравится вместе выходить в свет. И ничего больше. Нас постоянно преследовала пресса, и хотя тогда еще не было надоедливой желтой прессы, как сегодня, нахальные репортеры и фотоаппараты уже начали делать то, что у них принято. Йале, великолепный журналист, к несчастью, уже ушедший от нас, очень серьезно и не менее торжественно сказал мне: «Слушай, Рафаэль. В этом году я праздную двадцать пять лет в профессии, и делай что хочешь, но ты увидишь меня на своей свадьбе».
В тот же день в мадридской клинике Paloma: я с моими дорогими Матильде и Альфредо.
Я сказал ему, что мне это кажется отличным. Что это его обязанность. Хотя моя, не менее священная, любой ценой избежать того, чтобы моя свадьба превратилась в народное гуляние. С Наталией в качестве главного аттракциона! Она была в ужасе от свадьбы Марисоль, где репортеры забирались на статуи святых, были крики, истерика и суматоха, и решила, что о таком и речи быть не может.
Я всегда говорил, что мы не хотели свадьбы в тайне от всех. Что мы просто претендовали на скромную свадьбу.
Пресса называла не только собор в Мехико, но и церковь святого Патрика в Нью-Йорке и другие места. На самом деле в своих поездках, которые совершал с величайшей возможной осторожностью, я метался в поисках почти по всей Европе. Не всегда успешно, как это было с одной красивейшей церковью, которую я открыл в Михасе во время записи передачи для немецкого телевидения. Это было чудесное место… в которое мог пробраться только осел. Оно мне так понравилось, что я позвонил Наталии, чтобы сказать ей об этом. Ей это показалось прекрасным. Но я не принял в расчет слежку прессы. Хосе Мария Кастельви подкупил операторов на телефонной подстанции моего отеля, и ему передали часть моего разговора… На следующий день было напечатано, что мы собираемся обвенчаться в Михасе. Также на следующий день мы отказались от мысли сделать это там.
После такой «удачи» я уехал в компании моих хороших друзей и кумов, Ауроры и Рене Леона, поискать место – ни близко, ни далеко, приятное и красивое, которое бы удовлетворяло всем требованиям уединенности, чтобы не делать из свадьбы ярмарку, потому что нас обоих это приводило в ужас. Мы проехали по северу Италии, по югу Франции, по Швейцарии…
Мы приехали в Венецию и после нескольких дней поисков, когда я уже был готов сдаться, мы нашли, прямо за отелем Danieli, где мы остановились, идеальное место: Сан-Закариас, ни большую и ни маленькую церковь, с чудесной росписью, расположенную на небольшой площади, больше похожей на декорацию. Как раз то, что мы искали. Я и пяти минут не раздумывал. Я позвонил своему адвокату, Хосе Луису Дукассе, чтобы он занялся необходимыми формальностями со всей возможной осторожностью.
Мы решили, что до последней минуты не будем говорить об этом, даже нашим родителям, которые, кстати, пока еще не познакомились.
Операция «свадьба» разворачивалась.
Были две группы гостей: Натальины и мои. Первой мыслью было, что каждая группа поедет отдельно в свой день. У Томаса, зятя. Натальи, были билеты для ее гостей, а у моего брата Франсиско – для моих. Они делали остановку в Риме или Милане, чтобы сбить со следа журналистов.
Мы уже предупредили обо всем гостей, чтобы они могли отправиться в путь по первому сигналу. Не уточняя даты, мы попросили их быть наготове между такими-то и такими-то днями.
К счастью для нашего замысла, и Наталия и Хуана Биарнес были приглашены на кинофестиваль в Сан-Себастьяне. Отличное алиби, из которого мы выжали всю возможную фору. Мы забронировали номер в отеле Мария Кристина в столице Доностии. Весь мир прибегал к помощи Хуаны Биарнес, так как она была журналистом, и она запустила среди своих коллег слух: они с Наталией будут сидеть в Сан-Себастьяне, освещая фестиваль в своей газете, в АВС. И что свадьба состоится не раньше конца лета.
Не стоит и говорить, что журналисты следили за теми, кого, как они считали, пригласили на свадьбу. Они закидывали удочки некоторым нашим самым близким друзьям, например, Исабель и Антонио Минготе, Кармен де Оэнлое, Лусии Босе, и ни днем ни ночью не давали покоя Хосе Марии Пеману. Наши дома были под наблюдением, не говоря уж о Барахасе. Должен признать, что несмотря на все то давление, которое оказывалось и на тех, и не других, все были очень сдержанными. Хотя всегда, в этой суматохе случается всякое. Его хоть завались.
Накануне дня Д приехали Наталия, Агустин, Маруха и я, в компании Исабель Арангурен (их близкой подруги), и мы вылетели в Париж.
Но до этого мне, по натуре такому осмотрительному, пришлось пережить сугубо личное приключение, которое не могло выпасть на долю никому другому. Этого мне только не хватало! Было решено, что я отправлюсь в Барахас из своего офиса, но мы не приняли во внимание эту преданнейшую толпу, которая уже преследовала меня повсюду. Поклонники, журналисты и обычные люди образовали преторианскую стражу, которая прямо с утра окружала меня. Я воспринимал их как часть пейзажа, потому что лицезрел их каждый день, выходя из дома, они прощались со мной у дверей моего офиса, и оставались там, надеясь снова увидеть меня при выходе. В тот день все шло как и всегда, когда я бывал в Мадриде, на улице Педро Мугуруса, 8, где тогда находился мой офис. Как обычно, они следовали за мной. И как обычно, ждали у дверей, когда я выйду. Но только в этот день все должно было быть иначе, хотя я и сам этого не знал. С чего бы?
Жутко нервничая, потому что я не видел нормального способа выйти, не будучи замеченным, я с убитым видом сидел в своем кабинете. Пако спросил меня:
- Ну в чем теперь проблема?
- Я в дерьме! Мы, Пако, мы! Как, черт побери, мне выйти отсюда, чтобы все собравшиеся снаружи не пришли в боевую готовность?
Я с моими родителями, тестем и тещей, женой и детьми в день первого причастия Алехандры.
Он посмотрел на меня так, будто увидел величайшего глупца земли, и качая головой, словно он не мог поверить в такую дурость, ответил.
- Через гараж. Через гараж, выходящий на боковую улицу.
Подумать только – я приходил в этот дом десять лет и не знал, что там есть гараж!
- Да какой гараж, черт побери!
- Тот, которым ты владеешь с тех пор, как купил эту квартиру. И через который мы выйдем так, что никто не узнает. Давай оставим свет в кабинет включенным, а к тому времени, когда твоя свита захочет проверить, ты уже будешь на пути в Париж. Как тебе это?
- Черт с ним, пусть гараж! – воскликнул я вместо ответа и стал ждать, когда наступит час побега.
На стоянке в Барахасе мы, не выходя из машин, подождали, пока управляющий Фигероа, наш добрый друг Сантьяго Кастро, выполнит все формальности. Получив талоны, мы покинули автомобили и направились к дверям на посадку. Все шло очень хорошо. Пока продавщица в одни из газетных киосков в аэропорту не крикнула: «Смотрите, смотрите. Это Рафаэль и Наталия!» Мы были раскрыты. Не поворачивая головы, мы направились к самолету.
Мы прибыли в Париж без малейших проблем. Там нас ждала Хуана Биарнес. Она рассказала нам об огромной неприятности, случившейся с ней в предыдущий день. Ей было поручено привезти свадебное платье Наталии. И это платье… потерялось. Что пережила моя бедная Хуана, пока через много часов чемодан появился в грузовом терминале аэропорта!
Мы переночевали в Париже и не следующий день улетели в Венецию.
Принимая во внимание, что мои родители и родители Наталии еще не были знакомы, мы представили их друг другу на интимном ужине в ресторане La Fenice, расположенном рядом с чудесным театром. Это было в вечер перед свадьбой.
На следующий день, когда Наталия сидела в парикмахерской отеля, появилась Хуана Биарнес, громко уверяя, что видела в вестибюле отеля Йале. Великолепный профессионал, каким был Йале, верный своему слову, намеревался отметить свою серебряную свадьбу репортажем с нашей свадьбы. Я порадовался за него. Это была его обязанность. Каждому свое: мне – ничего не говорить, а ему – расследовать.
Видя все происходящее, Наталия решила вознаградить его верность и приняла все необходимые меры, чтобы дать возможность ее газете, АВС, первой опубликовать эту новость.
Наверное, такое количество красивых и элегантных людей, приходящих и уходящих пешком или уплывающих на гондолах, убедило туристов в том, что Венеция еще раз стала площадкой, на которой снимается суперфильм.
Тем временем на сцене появилось несколько счастливчиков-журналистов. Этому я тоже порадовался. За них.
Церемония была такой трогательной, что я вспоминаю ее так, словно я витал в облаках. Это одно из самых приятных воспоминаний, которые я храню в глубине души, состоящее скорее из чувств и ощущений, чем из зрительных образов. Все словно в тумане, который я вовсе не намерен разгонять.
На следующий день, около шести утра, в принадлежащей отелю лодке, которая везла нас в аэропорт, мы столкнулись с несколькими фотографами, торопившимися попасть в Испанию и передать свои фоторепортажи. Так как все мы жутко устали, нас ни разу не сфотографировали во все время пути. У них не было сил.
Мы прибыли в Рим. Мы с Наталией оторвались от группы и позавтракали на Via Veneto, перед отелем Excelsior, в котором мы обычно останавливаемся.
Затем нас ждал Нью-Йорк, Лас-Вегас и Гавайи.
Прошло пятнадцать дней.
Мое следующее выступление должен был состояться в Gallo Rojo в Аликанте.
Я очень волновался. Речь шла о моем первом концерте после свадьбы. Глядя на все с моей точки зрения, которая всегда так сильно зависит от публики, я боялся думать, что моя женитьба могла как-то изменить положение вещей. Были опубликованы несколько заявлений некоторых из моих клубов поклонников, которые гласили: «Женатого мы не хотим».
После моего успешного «повторного появления» через месяц после свадьбы все мои страхи оказались беспочвенными.
Публика была там.
Перевод А.И.Кучан
Опубликовано на сайте 25.08.2011
