VII. Los concursos de radio. Marcel Vivanco. La academia del maestro Gordillo. Su hijo Paco y Manolo Alejandro
VII. КОНКУРСЫ НА РАДИО. МАРСЕЛЬ ВИВАНКО. АКАДЕМИЯ МАЭСТРО ГОРДИЛЬО. ЕГО СЫН ПАКО И МАНУЭЛЬ АЛЕХАНДРО.
Я начал контактировать с мадридскими радиостанциями, которые по утрам проводили конкурсы, и лез всюду, чтобы мне устроили пробу. Я прекрасно знал, что мне нужно делать, чтобы добиться того, чего я хотел, и взялся за работу как безумный. С одной стороны мне казалось, что время не движется, а с другой – мне не хватало минут, часов и дней, чтобы выполнить все то, что я должен был сделать.
С Пако Гордильо: перед поднятием занавеса я выслушиваю один его советов.
Особенно хорошо я помню конкурсы на Radio Madrid, Radio Espana и Radio intercontinental. Я переходил с одной станции на другую и пел почти каждый день.
Одна из передач называлась «Buenos dias, Maria (доброе утро, Мария)» и ее вели Ферман и Энкарна Санчес (только представьте себе, сколько народу от нас ушло, к тому же преждевременно!). У других были очень симпатичные названия, такие как «Ruede la bola (пусть все будет как было)», которую вел Анхель де Эченике, «Conozca usted a sus vecinos (познакомьтесь со своими соседями)» и т.п.
Я приходил, пел, и всегда побеждал. Всегда.
Сотрудники радио сразу же очень полюбили меня. Исполнители, то есть техники, режиссеры программ и дикторы говорили мне, чтобы я приходил еще, но так как сделать это снова под тем же именем было невозможно (потому что они не могли столько раз повторять одного и того же «артиста»), то они подбросили мне идею менять имена. Так и пошло. Несколько раз я был Рафаэлем Гранадосом, несколько раз – Марселем Виванко, а несколько - ... ну, не помнию. У меня было не так много псевдонимов. Их было не больше трех, дело просто в том, что я их менял.
Но вот что мне было совершенно ясно – что я не мог зваться Рафаэлем, вот так - без ничего. И пользоваться своей фамилией я тоже не хотел. Это должен быть Рафаэль... какой-то. Какой угодно. Или просто Рафаэль, но... с чем-нибудь эдаким. Не знаю, объяснил ли я это вам. Пока у меня не было ясности. Но у меня не оставалось ни малейшего сомнения в том, что это имя – Рафаэль, просто так – нельзя было использовать... пока.
Я берег его как зеницу ока для того момента, когда я выйду на сцену – по-настоящему. И кроме того, я был уверен, что в нем чего-то не хватает. Скоро появится возможность заняться моим именем всерьез.
Но этот момент пока не наступил.
Я уже начинал готовить почву для своего цветка. Горшок у меня уже был, и надо было наполнить его землей, лучшей из всех, посадить, начать увлажнять и продолжать поливать и с большой любовью заботиться о нем, чтобы он рос и дальше.
Так вот, люди начали слушать мой голос.
Под разными именами, но мой голос.
Благодарение Богу, у моего голоса очень своеобразный тембр. Настолько, что ты едешь в машине, слушая радио, и узнаешь мой голос. Если ты даже не слышал имени того, кто поет, ты без всяких сомнений знаешь, что это я. Даже если это не очень популярная песня.
Есть такие особенные, такие отличающиеся от всех голоса, что невозможно найти другой такой же. Это я называю «печать». У Лолы Флорес была своя печать. И у Росио Хурадо. И у Росио Дуркаль. И у Хулио Иглесиаса. И у Марии Долорес Прадера. И у Серрата. И еще у стольких испанцев и не-испанцев. Но есть очень многие, и их огромное большинство, которых, даже если они великие певцы, легко спутать друг с другом.
Пиаф ни с кем не спутаешь. Ни Лайзу Минелли. Ни Беко. Ни Азнавура. Ни Модуньо. Ни Мину. Ни Риту Павоне. Ни Синатру...
То есть певцы с собственной печатью очень выделяются и стоят особняком. Но заметьте, это не имеет ничего общего с оценкой их достоинств. Это имеет отношение к узнаваемости голоса. Можно иметь голос или манеру исполнения, которые ни с кем не спутаешь, и не быть непременно великим певцом.
С самого начала люди запомнили тембр моего голоса. И спрашивали:
- Этот мальчик – тот самый Марсель Виванко?
- Я бы сказал, что да... хотя нет...
- Да брось! Никакой это не Гранадос, они только что сказали, что это Марсель Виванко.
- Дело в том, что голос... я бы поклялся, что это тот же самый.
- Это же тот самый голос. Не знаю имени, но голос – точно!
Тогда такая путаница (с именами, а не с голосом) позволяла мне участвовать во всех этих конкурсах. Радио было тем единственным средством, которое было доступно для нас, кто только начинал. И мы прошли через все эти радиостанции, все эти радиоконкурсы – от Мари Пили Куэста (Ана Белен), Анхелинес де лас Эрас (Мариета для друзей, она же Росио Дуркаль) до длинного и т.д.
Премии представляли собой, например, сто песет наличными и банку Кола-Као - это продукция спонсоров одного из конкурсов. Я помню из песенки, что если бы ты был велосипедистом, ты бы ее выпил и стал хозяином дороги и финалистом, или если б ты был боксер, то выигрывать первенство был очень скор.
Я занимался этим много времени. Да, много времени. Много времени для меня – это месяц, в крайнем случае – полтора месяца. Иногда двадцать четыре часа для меня было «много времени».
Я все еще ходил в коротких штанишках. Я носил короткие брюки до.. даже не знаю, до какого времени. И был так счастлив. Странное дело, это было полной противоположностью тому, что происходит с большинством детей, всегда спешащих стать похожими на взрослых. А я - нет. Все бегут, торопятся, и потом – ясное дело – умирают от старости.
Не знаю почему, но мне не хотелось, чтобы время двигалось.
Там, на радостанциях, я встретился с потрясающими людьми, которые потом стали моими хорошими друзьями: это Хосе Луис Пекер, Мигель де лос Сантос, Хоакин Пелаес, Хоакин Прат, Хуанита Хенсо, Кармен Перес де Лама, Энкарна Санчес, Анхель Солер, Лола Сервантес, Антолин Гарсия, Луис дель Ольмо, Ферман, Мануэль Амадо, Бобби Деглане, Рауль Матас... и столько, столько еще чудесных голосов и людей. Некоторые из них уже исчезли. Другие, к счастью, нет.
С другой стороны, я уже некоторое время ходил в качестве ученика в академию пения маэстро Гордильо.
Я являлся туда каждый день. Что бы ни случилось.
Эта академия стала для меня священной обязанностью. Обязанностью и объектом поклонения.
Она находилась рядом с Тирсо де Молина и почти около театра Ла-Латина. Чтобы добраться туда, я спускался в метро, где обычно сталкивался с одной из моих первых коллег – Росио Дуркаль. Эта чудесная женщина много раз платила за меня в метро. «Куда ты едешь?» - спрашивала она. «Ну, я домой» - был мой привычный ответ. Так как для того, чтобы попасть домой, мне надо было сесть на линию до Альварадо, Мариета, зная как у меня плохо со звонкой монетой, платила за мой билет.
Иногда она даже покупала мне бутерброды с кальмарами. Самые вкусные, какие я только пробовал за всю жизнь! Они стоили три песеты и пятьдесят сантимов. Я помню эту дурацкую деталь с той точностью, с какой память увековечивает незначительные факты. Незначительные, по крайней мере, с сегодняшней точки зрения. Я не могу вспомнить названия улиц, по которым я проходил миллион раз за свою жизнь, однако я до последнего сантима помню стоимость этих бутербродов с жареными кальмарами. Понятное дело – названия улиц не утоляли голода. А вот бутерброды – да. Да еще как! По крайней мере, они его приглушали.
Не то, чтобы у нее было много денег, но, несомненно, побольше, чем у меня в те дни. Что, в свою очередь, было вовсе несложно.
Несколько раз мы также ходили в кино. Я в своих шароварах и она – красавица, выглядевшая уже как настоящая женщина.
В то время шли фильмы, на которые пускали только взрослых старше восемнадцати лет, и таких было большинство. Если бы вы видели списки, которые вывешивали на дверях церквей, то решили бы, что некоторые из них «весьма опасны».
Мы с Мариетой подходили к дверям кинотеатра, и всегда повторялось одно и то же. Швейцар:
- Ты куда идешь?
- А я...
- Ну, сюда, в кинотеатр. Разве не видно?
Должно быть, по мне это было видно достаточно хорошо, потому что очередной швейцар категорически останавливал меня:
- Посмотрим! Удостоверение личности!
На самом деле у меня никакого документа не было, это ясно, так как злополучное удостоверение личности тебе выдавали по достижении шестнадцати лет. И своего у меня пока не имелось... То есть моего.. Но мы с Мариетой продолжали пытаться. И мне даже кажется, что я помню, как однажды нам это удалось.
Моя студенческая жизнь протекала в академии пения совершенно нормально. Благодаря отцу Эстебану у меня были познания в сольфеджио, и петь мне было очень легко. Думаю, сейчас я его уже позабыл. Я все схватывал с первого взгляда. С другой стороны, и это очень важно, пение, репетиции и все тому подобное не было «нагрузкой». Это вам не то, что в школу ходить. Я не воспринимал их как обязанности. В академии я наслаждался как ни в каком другом месте мира. Больше чем в кино.
А что касается конкурсов на радио, то наступил момент, когда я победил на всех, под разными именами, и так как побеждать больше было не в чем, в один прекрасный день мне сказали: «Мальчик, все закончилось. Больше не возвращайся сюда». И я не вернулся.
Собственно уроки в академии заканчивались в семь. И тогда появлялись профессионалы, которые приходили в издательство по своим делам. Это были уже признанные артисты. Певцы, бывшие тогда в моде: Хелу, Рафаэль Фарина, Марифе де Триана...
Все те, кто исполнял песни маэстро Гордильо.
Маэстро Гордильо! Исключительный человек, заслуживающий отдельной специальной главы в этой истории моей жизни.
В академии поначалу никто не проявлял ко мне особого интереса. Ну, правда, людей удивлял мой голосовой поток («Мальчик, какой же у тебя голосище!») и их внимание привлекало то, что я, такой еще ребенок, тем не менее так ответственно относился к своим делам и уже был таким обязательным. Хотя у меня пока еще не обнаружилось никаких черт того персонажа, который я понемногу начинал создавать.
Но совершенно точно, что почти с первого дня маэстро Гордильо поразило, что у меня такой поставленный голос. Он еще не знал всей истории со школьным хором и отцом Эстебаном, которая обеспечила мне преимущество по сравнению с остальными товарищами по академии. Благодаря отцу Эстебану мой голос уже был поставлен естественным путем, без занятий пением как таковых. Мой голос уже был поставлен. Поставлен интуитивно. Вот отсюда моя выносливость.
С самого раннего детства я не использовал мои голосовые связки до предела. Я их не изнашивал. Чтобы пользоваться голосом, я подсознательно, интуитивно искал, где он зазвучит лучше. И без всяких усилий инстинктивно делал то, что в теории очень сложно: я выдавал невероятные ноты, чего другие не могли. И именно это позволило мне выиграть столько премий на радио.
Я должен уточнить, что время, о котором я рассказываю – и конкурсы на радио, и поступление в академию пения – это период, предшествующий истории с выселением и комнате в Карабанчеле.
И хочу напомнить читателям, что все это было следствием спектакля «Жизнь есть сон» и моего осознания себя как прирожденного артиста... но пока еще незрелого.
В академии я познакомился с двумя ключевыми персонажами моей жизни и моей карьеры – с Пако Гордильо и Мануэлем Алехандро.
Пако был сыном маэстро Гордильо, и в то время, когда я познакомился с ним, учился на инженера. А закончил он тем, что стал единственным менеджером, который был у меня за всю мою жизнь... пока мы не прекратили работать вместе.
Пако Гордильо был единственным, кого я считал «моим» менеджером. Прочие были для меня секретарями или «road manager», которые появлялись, чтобы организовать мне турне или заняться программой выступлений. Но менеджер – то есть человек, который дает тебе советы, направляет тебя, который сразу видит, что для тебя лучше, ведет переговоры от твоего имени – у меня был только один за всю мою карьеру.
Я человек с очень хорошей интуицией и моментально вижу вещи, который заслуживают того, чтобы к ним прислушались. И точно так же знаю, когда решение по определенному вопросу должен принять я, и никто кроме меня. Я моментально распознаю то, что я должен сделать лично и в одиночку, для чего мне не нужно иного мнения, кроме моего. Если идти дальше, то мой инстинкт говорит мне, когда устранять проблему буду только я. Это другая сторона моей нерушимой и почти слепой веры в себя, о которой я уже упоминал. И делаю это снова, потому что без этой веры моя карьера была бы необъяснимой. Или невозможной. Что в итоге то же самое.
Но Пако тоже всегда пользовался моим абсолютным доверием. Такого (в профессиональном плане) у меня не было ни с кем, кроме него.
Познакомившись с Пако, я в ту же секунду сказал себе: «этот парень знает, куда идет. Парень хорошо ориентируется и понимает, куда направляется».
И это при том, что в то время Пако еще учился. Хотя также очень хорошо разбирался в том, что такое богемная жизнь, потому что он часами сидел в академии, помогая отцу. Конкретно – делая копии партитур.
Ну кто, когда мы встретились в первый раз, мог сказать, что он оставит инженерное дело ради искусства! Но это случилось не так уж много времени спустя.
По моей вине Пако отказался от своей учебы, но деньги тут были ни при чем. Он все поставил на мою карту. Чтобы так рискнуть, надо быть сделанным из особого теста. Пако Гордильо забросил книги из-за меня, когда еще было нечего получать. Ну, нечего – это неверно. Бывают в жизни случаи, когда дружба гораздо важнее, чем незаполненный чек.
В первые трудные времена основой нашего трио – Пако Гордильо. Мануэль Алехандро и я – был тот факт, что мы были тремя мушкетерами без единого дуро.
Таким образом, мы трое воспринимали это так.
Три идеалиста без еды и собственной крыши.
По отношению к Пако и Маноло это только красное словцо, но в моем случае это было очень близко к суровой действительности.
В течение долгого, долгого времени Пако был моими руками и ногами. То есть - всем. Без Пако я бы утратил равновесие. Это был единственный этап моей жизни, когда без него я бы растерялся. Потом уже нет. Вещи меняются, и на самом деле мы никогда не узнаем, к худшему или к лучшему.
Чем больше я живу, тем больше уверен в том, что жизнь для человека – загадка. Загадка большая, чем смерть. Не требуйте у меня объяснений. У меня их нет. Ваш покорный слуга, как вы видите, «чистенькая интуиция», как говорят в моей любимой Мексике.
Боже мой! Как закрутилась, запуталась и усложнилась мой жизнь сейчас, когда я начинаю рассказывать вам о ней.
Пако Гордильо – часть моей истории... Более того – почти с самого начала. Я дошел до того, что стал посаженным отцом на его свадьбе и крестным отцом его первого ребенка. То же самое у меня было с Мануэлем Алехандро.
Мы трое были неразлучны в течение долгого, долгого времени. И такими и остаемся... Остаемся в определенном смысле.
Нас связывает слишком многое. Слишком много времени, проведенного вместе.
Вначале, в первые месяцы моего пребывания в академии его отца, мы встречались и приветствовали друг друга при входе или на выходе. «Привет» и «прощай». Пока я не остановился, чтобы поговорить с ним. Или он – со мной. Потому что тогда я был вроде игрушки для всех.
И однажды, неизвестно почему, Пако начал интересоваться мной. Спрашивать, откуда я, почему хожу в академию. Я сразу понял, что это искренний интерес, что его и вправду волнуют мои дела.
Мы знаем, что в то время я уже оставил свое намерение стать портным и очень ясно понимал, кем я буду. Как это «кем я буду»! Кем я уже стал! Поэтому когда Пако в первый раз спросил меня, что бы я хотел сделать со своей жизнью, я ответил ему с этой моей уверенностью, которая, должно быть, неожиданно произвела на него сильное впечатление:
- Я артист.
Пораженный уверенностью такого малыша, Пако решил уточнить:
- Значит, ты хочешь быть певцом...
- Нет, я не говорил «певец». Я сказал «артист». Разве нет? Вот так. Я артист.
И словно это была не одна из моих дерзких выходок, а волшебные слова, Пако Гордильо объявил мобилизацию. Из-за меня и ради меня он пустил в ход все. Естественно, он пользовался помощью своего отца, дона Мануэля Гордильо, композитора, который наряду с Кинтеро, Леоном, Кирогой, Очайтой, Солано, Валерио и ... еще несколькими принадлежал к тем, кто заправлял делами в свой сфере.
В академии дона Мануэля Гордильо я репетировал андалузские песни, потому что он писал именно их. Думаю, что тогда я начал понимать, что я андалузец. Или, для разнообразия скажем – интуитивно чувствовать.
Пако начал сопровождать меня в разные места, стал заботиться обо мне. Он начал заполнять собой всю мою жизнь за пределами дома. Для меня это был удивительный человек и положительный на тысячу процентов.
И Мануэль Алехандро тоже. Мануэль Алехандро был творцом всех моих первых хитов. Или, как говорит он сам (у меня это записано его собственной рукой), «моим портным». Потому что он создавал для меня «песни по мерке».
И он совершенно прав.
Перевод А.И.Кучан
Опубликовано на сайте 09.02.2012
