ХХIX. Un mal trago, un juicio y, casi casi, la catástrofe
ХХIX. ГОРЬКИЙ ГЛОТОК, СУД И ПОЧТИ КАТАСТРОФА
С предложением фирмы EMI начались разногласия между Вашим покорным слугой и людьми, которым он доверял.
Мой адвокат по имени Доротео Лопес Ройо, слыл в то время юристом с хорошим именем. Доро, как его знают коллеги по профессии, сыграл тогда нечисто, и я убежден в том, что с самого начала он воспользовался моей неопытностью, чтобы завести меня в безвыходный тупик, из которого я всё же сумел выбраться благодаря моей, опять-таки, интуиции, удаче и появлению в моей жизни того, кто и по сей день является моим адвокатом – Хосе Луиса Дукассе. Постараюсь отобразить события с наибольшей объективностью, быть максимально точным и понятным.
Я позирую фотографам во время одного из моих бесчисленных приездов в Пуэрто-Рико.
Что касается темы Филипса, я уже упоминал о том, что Лопес Ройо нам тогда советовал, точнее сказать, рекомендовал не обращать внимания на этот контракт и начать записываться на фирме Барклай, сказав, что у нас не будет никаких проблем. Мой контракт с Барклаем вместо того, чтобы подписать контракт с Филипсом — пустая затея, которая помешала мне вовремя обратить внимание на то, насколько ничтожны были советы Доротео.
Возвращаясь к годам, о которых мы ведем речь, у меня был действующий контракт с Испавоксом. Среди прочих условий контракт содержал такие два, которые, чтобы легче было понять, назовем так: «количество» и «время». Первое условие касалось количества дисков, которые я обязан был записать, сотрудничая исключительно с Испавоксом. Второе условие, такое же важное, как и предыдущее, определяло время, в течение которого я был привязан опять-таки к Испавоксу как к единственной фирме, которая меня записывала. На момент, когда происходило то, о чем я рассказываю, первое из этих двух условий, то есть «количество», было выполнено сполна, потому что я записал дисков гораздо больше, чем это предусматривал контракт. Однако для выполнения второго условия оставалось еще несколько месяцев моей принадлежности Испавоксу. И никому больше! Записывался я или нет, как артист я продолжал принадлежать Испавоксу, и в течение этого времени ни при каких обстоятельствах я не мог сотрудничать больше ни с какой другой фирмой грамзаписи.
Перед тем, как подписать контракт с EMI, мы провели собрание. Очень продолжительное собрание в офисе Бермудеса на Гран Виа. На нём присутствовали Пако Бермудес, Пако Гордильо, Доротео Лопес Ройо и я. Именно Лопес Ройо больше всего настаивал на том, чтобы мы приняли новое предложение и забыли об Испавоксе. Практически то же самое он нам советовал сделать некоторое время назад относительно моего контракта с Филипсом. Но я тогда не понял этого. Наверно потому, что мой контракт с Эдди Барклаем не показал всю очевидность того, насколько несерьёзными были советы Доротео. Вернемся к собранию. Лопес Ройо говорил, что, хотя время до окончания контракта еще не вышло, все равно не менее очевидным было и то, что я записал намного больше дисков, чем это предусматривало соответствующее условие о количестве. В своем желании принять предложение ЭМИ и забыть об Испавоксе не очень отставал и Бермудес. Даже Пако Гордильо, похоже было, что согласился. Хотя этот последний (мне казалось, его я знал лучше из всех троих), казался не очень уверенным. Он находился как бы между двух огней. (Como entre Pinto y Valdemoro). И уже одно это должно было вызвать тревогу во мне.
Человек, особенно, если он молод, сталкиваясь с законодательной системой, в которой он просто теряется, слышит то, что хочет услышать. В теме, связанной с законодательством, я рассчитывал на Лопеса Ройо, и он обязан был давать мне правильные советы. Бермудес тоже, хотя в меньшей степени, имел приличный опыт в общении с этими статьями и контрактами. Разве я мог подозревать, что мой собственный адвокат вел со мной двойную игру? Если бы ни Хосе Луис Дукассе, я бы узнал обо всём в зале суда раньше, чем закончилась эта история, и был бы абсолютно беззащитен. Человек, молодой он или старый, всегда склонен делать то, что ему кажется лучшим для себя, то, что его привлекает в экономическом плане или в плане продвижения. И в этом последнем, песни, напетые мне, моим прежним адвокатом, прозвучали для меня, как небесная музыка. Нормальный человек, коим, полагаю, я являюсь, обычно взвешивает все «за» и все «против» и слушает тех, кто, по идее, желает ему только добра. Теоретически это так. В итоге получается, что все, один за другим, поддаются этой идее Лопеса Ройо до такой степени, что я начинаю думать, что, если мой поезд с предложением EMI уйдет, я буду почти идиотом. Это новое предложение EMI было не просто хорошим, оно было сказочным.
Можно было бы утверждать почти безошибочно, что на том собрании меня здорово подставили. Однако я должен признаться, что во мне всё время присутствовало какое-то слабое ощущение того, что всё-таки в чем-то мы были не правы, что во всем том пахло чем-то нехорошим. Мое чутьё мне подсказывало, что где-то была ловушка. Но и здесь мы сталкиваемся с фактором молодости и отсутствия опыта, я не сумел противостоять всему тому с должной силой. На это и рассчитывал Доротео, когда рассказывал мне сказки про то, как мы не будем иметь никаких проблем с Испавоксом. На том злосчастном собрании я позволил себе поддаться, но что-то во мне, повторяю, говорило мне, что все это выйдет мне боком.
К сожалению, и ввиду того, что люди, на которых я так полагался, не сомневались в правильности своих действий, время доказало мою правоту. Это произошло тогда, когда я записал диск «Digan lo que digan» на новой студии грамзаписи. Фирма EMI очень торопилась, хотела выпустить мой новый диск как можно раньше. Они хотели использовать огромный всплеск популярности моих песен в то время и моего имени, что обуславливалось отчасти тем, что имя моё было известно уже повсюду, как на национальном рынке, так и на зарубежном. Как бы то ни было, я не выполнил мой контракт с Испавоксом, записав диск на другой фирме, хотя еще и близко не закончилось то условие, где оговаривалось время действия контракта и которое всё ещё привязывало меня к моей прежней студии грамзаписи.
Испавокс подала на меня в суд.
Если бы не решительное и ниспосланное мне появление Хосе Луиса Дукасе – судьи, который должен был меня привлечь к суду, но который проникся моей честностью; и, почему бы и нет, самого Бога, который всегда ведет меня за руку, мы бы сейчас не писали бы эти Воспоминания. Потому что не о чем было бы рассказывать. Да и я, с большой вероятностью не был бы Рафаэлем, по крайней мере, в той степени, в которой я им являюсь. То есть из того, что было, есть и будет, не было бы. Мне бы даже и не пришлось влезать в эту злополучную скороговорку с глаголом БЫТЬ.
Я проклинал всю эту историю. Только тому, кто никогда не сталкивался с этими постановлениями о лишении права на выезд чуть ли ни из всех стран мира, это может показаться смешным. Потому что, хоть я и добился согласия – опять лишь я один и опять за мой счёт – всё обошлось, вернее, не совсем, так как всё-таки возымели действия эти вышеупомянутые постановления, из-за которых я должен был платить умопомрачительные суммы, чтобы иметь возможность выезжать из всех стран, которые я посещал. Все равно, в течение многих лет в моих ушах звенели слова Доротео Лопес Ройо, подталкивая меня к сотрудничеству с EMI: «Ты положись на меня, я уже всё это продумал».
Богу было угодно, чтобы в том адвокатском бюро Доротео работал молодой практикант, адвокат, с которым до того момента я имел очень мало или почти никакого прямого контакта. Вот его имя: Хосе Луис Дукассе. По словам самого Хосе Луиса, он, узнав о махинациях Лопеса Ройо и увидев меня такого молодого, такого рассеянного и так мало понимающего в законодательных делах, из-за симпатии ко мне, будучи безукоризненно честным человеком, решил вмешаться и предотвратить эту несправедливость, которую совершали по отношению ко мне, пользуясь моей неопытностью. В настоящий момент, то есть сейчас, когда я вам всё это рассказываю, Хосе Луис Дукассе продолжает быть моим адвокатом. Он им является с тех самых пор. Он взял бразды правления моей защиты в свои руки на суде, который приближался. Для этого нужно было быть человеком предельно честным, и Хосе Луис, взявшись играть эту партию, всё поставил на одну карту. На одну карту, которая, в общем-то, не обещала быть выигрышной. Он должен был вот-вот жениться, и ему было бы гораздо проще сделаться слепым, немым и глухим и, таким образом, преспокойненько пребывать в конторе Лопеса Ройо. Однако он выбрал другое — то, что поставило его в конфронтацию со своим шефом и, следовательно, приводило к потере постоянного места работы. К моему счастью, Хосе Луис — человек прямой, и он решил, что не должен был участвовать в той комедии. И не мог он допустить, зная о тех сказках, которые мне рассказывал его тогдашний шеф, чтобы рассказчики взяли вверх.
С самого начала, как он взялся защищать меня, он, Хосе Луис Дукассе, был предельно откровенен со мной. Он сказал, что перед нами уже свершившиеся факты. Что это дело может стоить мне, без преувеличения, невозможности записываться в течение многих лет. Он мне сказал без всяких церемоний и утешительных слов, что выиграть тот суд нам будет очень и очень трудно. Хуже того, больше было похоже на то, что мы его проиграем. Он был настолько откровенен со мной и представил мне всё в таком черном цвете, что я сразу же прямым ходом направился в церковь Иисуса Мединасели.
Первое, что сделал Хосе Луис – выработал стратегию моего поведения в суде, каким оно должно было быть в данном деле, как я должен буду себя поставить пред лицом судьи. Защитить себя я мог тем, если бы говорил правду и не искал бы никаких извинений, и, тем более, не отрицал бы тех фактов, которые вменялись мне в вину, и всегда признавал бы их. Можно было бы подумать, что такого рода защита вовсе не являлась защитой и ничем подобным. Можно было бы, но не нужно. Потому что это, именно это было тем, что не покончило бы со мной навсегда. И особенно то, что я должен быть очень скромным. Чтобы всё было очень скромным. Без шума, и самое главное – без сцен.
Для начала Хосе Луис мне посоветовал предстать перед судом в самом, что ни на есть, скромном виде. И я исполнил это так, чтобы ничто в моем поведении, в одежде, в манере разговаривать ни разу не создало бы впечатления, что я чувствовал себя человеком известным и кичился тем, что являлся артистом, знаменитостью. Хосе Луис сказал буквально следующее: «В то время в Испании ты был самым знаменитым артистом, и ты должен был сделать невозможное, чтобы судья ни на минуту не подумал, что ты, из-за твоей славы, считал себя неуязвимым». Инструкциям Хосе Луиса я последовал очень точно. Я не разрешил присутствия фотографов рядом со мной, ни у входа в здание суда, ни в коридорах во время моего визита, ни в самом суде, ни при выходе. Я не сделал ни одного заявления, кроме того, что дал свидетельское показание судье. Если честно, ради этого мне пришлось прибегнуть ко многому и многим. Потому что суд – это событие, и никто не собирался отказываться от репортажа или фотографии, не говоря уже о каких-то моих словах. Их не было. Мои слова и мои заявления были адресованы только судье.
Таким образом, когда судья, показывая мне обложку диска, выпущенного фирмой EMI, спросил у меня, признаю ли я ту фотографию своей, я не только ему сказал, что да, признаю, но и пошёл еще дальше и признался: «Ваша честь, я не только признаю, что это фотография моя, но я еще и позировал для нее, очень хорошо сознавая, для чего она делается». Я признался, что ездил в Париж специально для того, чтобы позировать для данной фотографии. По-моему, и Хосе Луис Дукассе тоже считает, что это было именно так, на том допросе, прекрасно сохранившемся в документах, судья, не смотря на все эти вполне резонные сомнения, заметил, что я ошибся из-за собственной доверчивости и что я признавал свою вину. Судья узнал также, кто были эти истинные виновники. Но делать было нечего. В моем деле единственным виноватым был я. И точка. Вот каковы были вопросы судьи и мои ответы:
Судья: Сеньор Мартос Санчес, это Вы позировали и сделали в Париже эту фотографию зная, что она будет являться обложкой диска? Для суда я был обычным человеком со своими именем и фамилией, вписанными в Свидетельство о рождении. И там не было ни РН, ни каких других артистических имен, которые имели бы значимость. Как мне объяснил Хосе Луис, я был обычным подсудимым, вернее, я был подсудимым, которого звали Рафаэль Мартос Санчес. Именно так меня называл судья.
Рафаэль Мартос Санчес: Да, сеньор судья. Я добровольно ездил в Париж. Я сознательно позировал для фотографии, которая потом появилась на обложке диска, который я также записал, полностью отдавая себе отчет в том, что я делал.
Судья: Эта обложка, которую я Вам показываю, является ли она обложкой того диска? И признаете ли Вы, что человек, который на ней изображен, это Вы?
Рафаэль Мартос Санчес: Это есть обложка того диска, и на ней моё лицо.
Судья: Это Вы записали песни, составляющие этот диск?
Рафаэль Мартос Санчес: Да, сеньор судья. Это я записал песни, указанные на этом диске.
Судья: Это Вы подписали контракт с фирмой звукозаписи Испавокс такого-то числа, такого-то месяца, тысяча девятьсот такого-то года?
Рафаэль Мартос Санчес: Да, сеньор судья. Это я подписал.
Судья: И, не смотря на это, Вы подписали еще другой контракт, вот этот?
Рафаэль Мартос Санчес: Да, это моя подпись.
Судья: И может ли суд узнать, почему Вы это сделали?
Рафаэль Мартос Санчес: Потому, что тот человек, который сейчас меня обвиняет, мне неоднократно советовал сделать это, сеньор судья (самое неприятное, Лопес Ройо был еще и обвинителем). Я плохо разбираюсь в законах, и с некоторых пор я доверял ему как моему советчику и моему представителю в суде. Я лишь безукоризненно следовал всем инструкциям этого человека, который сейчас меня обвиняет.
Вот каким было основное содержание моего свидетельского показания. Это был феноменальный разгон всему судейскому корпусу со всех сторон, после чего судья попросил Дукассе и меня пройти в его кабинет.
Судья сказал мне, что я произвёл на него великолепное впечатление (я тоже это заметил, хотя поначалу он не был расположен ко мне), что моя искренность показалась ему образцовой, и он великолепно понимал, что кто-то воспользовался моей молодостью и незнанием законов, чтобы втянуть меня в историю. Он добавил, что, не смотря на все сказанное ранее, я не выполнил одно из главных условий контракта и что, таким образом, хотя его симпатии были на моей стороне, закон был на стороне Испавокса. Итак, приговор был против нас, хотя судья оставлял открытой возможность примирения между двумя сторонами и сказал, что если мы сможем договориться, он это признает.
Для начала Испавокс потребовала от меня 80 миллионов песет в качестве компенсации за нанесённый ущерб (80 млн. песет в то время! Их у меня, естественно, не было) и 15 лет контракта без права записываться ни на какой другой фирме грамзаписи. Это для меня означало привязать себя к Испавоксу на всю жизнь со всеми вытекающими отсюда последствиями.
Не смотря на это, я поехал в Буэнос Айрес, где началась моя другая большая гастроль по Латинской Америке. Уже достаточно было сказано о том, как я путешествовал с этими постановлениями, лишающими меня права на выезд, как с Дамокловым мечом, висящим над моей головой и моим карманом и всегда с обязательной и чрезмерной платой, если мне надо было ехать из одной страны в другую.
В один прекрасный день, находясь в Сантьяго де Чили, я предстал перед самим собой наедине и решил раз и навсегда покончить с этой проблемой. И ни в чём не уступать, потому что уступать было не в чем. Сначала меня обманули, а уже потом ошибся я, но за эту свою ошибку я платил сполна. И ничего не получал взамен. Я не мог все время бросать деньги на ветер и не иметь возможности работать, как надо, а также пребывать без студии звукозаписи. Ситуация была именно такой. Всё требовало какого-то решения, и я его принял. И тогда пришло, потому что я сумел этого добиться, примирение.
Перевод Елены А.
Опубликовано на сайте 28.03.2010
