XXVII. El concierto de la Zarzuela
XXVII. КОНЦЕРТ В ТЕАТРЕ “САРСУЭЛА”
После торжества я уехал с Наталией в Лондон. Лондон – это город, который мне очень нравится. На этот раз я сделал то, что никогда не делал раньше: я гулял по городу.
Поездка в Лондон с Наталией на несколько дней, чтобы увидеть театральные постановки, мое любимое времяпрепровождение. Неспешное начало нормальной жизни...
В начале моего пути, еще очень молодым, я прожил какое-то время в Лондоне. И истоптал ногами, правда, не много, Пикадили и окрестности. После этого периода, когда я выступал, ходил только из театра в гостиницу и из гостиницы в театр, наверно, не больше. А теперь, в этот раз, сопровождаемый Наталией, я гулял по городу. По Оксфорд стрит, по Гайд-парку, по Мейфеар, по Челси… Я открыл удовольствие пеших прогулок.
Я встречал на улице людей, которые меня знали и подходили ближе, чтобы удостовериться, что это был я, и все это помогало мне перестать чувствовать себя “больным”.
До того момента я говорил Наталии, что хотел снова заняться записью диска, без спешки, спокойно, но явно ощущая желание вернуться к своей работе. Я был убежден, что это то, что я должен делать, но это было важное решение, и я хотел знать мнение Наталии. Она меня так хорошо знает, и потому ответила:
- Мне это кажется великолепным.
На пресс-конференции, представляя мой первый диск после трансплантации, De Vuelta, в la Sociedad General de Autores в Мадриде
И тогда, когда я узнал ее мнение, мне захотелось вернуться и обсудить это с доктором Энрике Морено, за которым должно было остаться последнее слово. Если бы он нахмурился, если бы он посчитал, что я не могу этого делать или это оказалось бы вредным для моего здоровья, мне пришлось бы отказаться, и у меня не осталось бы лекарства в виде того, что я люблю больше всего, то есть петь.
Энрике молча выслушал сообщение о моих планах и сказал:
- Знаешь, Рафаэль, ты споешь, когда этого захочешь, когда это почувствуешь.
- Дело в том, что я уже чувствую, Дело в том, что ко мне приходят силы, – ответил я.
И Энрике, весьма категорично, мне заявил:
- Тогда пой. Кто тебе мешает в этом? Пой.
После разговора я вышел чрезвычайно довольный. С этого момента я и начал запись диска и подготовку концерта в Театре “Сарсуэла”, который очень трудно устроить, потому что его расписание планируется всегда на год. Но я добился, чтобы через несколько месяцев мне выделили одну неделю в театре.
Почему же Театр “Сарсуэла”? Потому что этот театр символичен для меня. Это тот театр, который распахнул двери для моего первого концерта, концерта, который изменил принципы выступления певцов перед публикой.
Дело в том, что когда я начинал, уже сорок четыре года назад, певцов приглашали для танцевального зала. Когда наступал момент выйти на сцену, появлялся приглашенный певец, и люди танцевали, пока он выступал. И совершенно не имело значения, кто он, начинающая ли певица, совершенно неизвестная девушка, или же уже известная личность. Люди считали, что певец там находится, чтобы петь, а они, чтобы танцевать.
Я не готов был существовать в подобной ситуации, которая казалась мне совершенно неестественной. Если они хотели танцевать, то тогда надо было ставить пластинку. Но если певец выкладывался, исполняя в живую, играя историю любви, ту, о которой пелось, как могли люди танцевать, когда рассказывается о таких вещах? Зачем его пригласили? Чтобы сделать то же самое, как если бы его не было, а они просто слушали бы его пластинки?
26 сентября. Возвращаюсь к моей "нормальной жизни" спустя 5 месяцев и 26 дней: четыре концерта в театре, в котором я дал первый в своей жизни концерт в 1965 году. Спустя столько лет возвращаюсь в тот же самый театр, чтобы дать первые концерты моей НОВОЙ ЖИЗНИ. На фотографии Театр Сарсуэла в таинственный момент, когда все подготовлено, чтобы открыть двери для зрителей.
Так что мне надлежало самому изменить положение дел. И я выбрал, не больше не меньше, сам Театр “Сарсуэла”.
У меня вышло все очень хорошо. С тех пор я прекратил некрасивую традицию танцев. Другие последовали моему примеру, и концерты певцов в театрах стали популярны. Я могу гордиться, что был зачинателем этого, благодаря своему первому концерту в “Сарсуэле”.
Какой же другой театр я мог выбрать для моего возвращения в Мадриде? Он не мог быть никаким другим.
Состоялось четыре концерта. Первый вечер был особый, волшебный. Это было общественно значимое событие, и в театре был “весь Мадрид”. Это не было премьерой, Это было воскрешение, в котором присутствовали как надежда, так и искренние чувства, как интерес к тому, в каком я нахожусь состоянии, так и любовь.
Впервые на премьере в ложе была вся моя семья: Наталия, Алехандра, Тони, Мануэль и Альваро. Хакобо в ложе не было. Хакобо был рядом со мной, за кулисами, потому что мне было необходимо почувствовать кого-нибудь, на кого смотреть.
Обычно на моих премьерах все более разбросаны. Наталия, кроме официальных случаев, не бывает среди публики. И Хакобо предпочитает находиться за кулисами. Но этот раз не был просто концертом, этот раз был началом большого этапа, после периода, во время которого я думал, что я не буду никогда больше петь.
Уже выступаю.
Я обычно не нервничаю, и единственное, что чувствую, так это некоторое, вполне законное беспокойство о том, чтобы все шло хорошо, чтобы оркестр был в порядке, чтобы ничего не случилось непредвиденного, то есть не ощущаю ничего чрезвычайного. Так происходит, потому что я убежден, что выходить на сцену – вещь вполне обыкновенная, столь же нормальная для меня, как для других придти на совещание или просто в офис, но сейчас я вдруг испытываю страх. Да, именно страх. Ничего не было запланировано из того, что я собирался делать. Я того сорта человек, который готовит все в целом, не выстраивая досконально, что будет происходить. Я не знал, буду ли что-нибудь говорить или нет. И в том случае, если это сделать, то ничего заранее не было подготовлено, потому что я даже не взвесил саму возможность о чем-то говорить.
И пока звучало начало, звучало вступление оркестра, которое мне показывало, что через несколько секунд я должен буду выйти, я испытал страх. И, когда я вышел не сцену, мне все еще было страшно.
И вот тогда публика начинает аплодировать, обрушивая овации. А я приветствую зрителей, овация же продолжается, и все начинают вставать, и вот уже все стоят, и так продолжается две минуты, три минуты, четыре… И не прекращается, а я не знаю, как кланяться, потому что это было что-то очень значимое, и я уже не могу себе объяснить, как я не начал плакать. Когда же это продолжилось пять минут и никто не прекратил аплодировать, я решил, что пора завершить, чтобы они и меня послушали, а не только я слышал их ладоши. Я сделал знак оркестру, чтобы они начали играть, и в этот момент я уже не боялся, все страхи улетучились, потому что я находился на сцене, у себя дома, потому что на сцене я властелин, всегда в согласии с самим собой, Богом и дьяволом.
Два мгновения чудесной ночи моего возвращения.
И этот великий день, эти прекрасные мгновения повторились в следующий раз, потом еще. Все таким же образом происходило в Мексике, Колумбии, Пуэрто-Рико, Монтерейе или Нью-Йорке.
Голос стал звучать много лучше. На самом деле. Я говорил об этом доктору Морено. Мой голос сейчас, как двадцать лет назад. Но дело не в голосе. Между мной и публикой установился какой-то особый уровень связи. Вот уже сорок четыре года, как я отдаю ей все свои силы, каплю за каплей, без остатка. Но силы возродились через мое возвращение. Зрители аплодируют мне за все те, предыдущие годы, а также за мое желание жить. И я понимаю это.
Вместе с осуществленными изменениями произошли и некоторые физические, такие как физическое изменение состояния голосовых связок, а также и то, что я совершенно теперь не потею. Или очень мало. Раньше, дойдя до тринадцатой или четырнадцатой песни, я должен был прибегать к помощи музыкальных проигрышей оркестра, чтобы поменять промокшую от пота рубашку, нырнуть под фен и снова – марш на сцену. Теперь я не потею, как будто мне требуется меньше усилий или как будто бы моя собранность и напряженность, благодаря тому, что обо мне заботились, получили компенсацию.
Может показаться, это потому, что я веду нормальный образ жизни, но дело не только в этом. Ведь совершенно нормально то, чтобы приехать в театр за два-три часа до начала, выступить и уехать в гостиницу. А вот мой пищевой рацион, мой рабочий график, мои пристрастия претерпели изменения, стали не те, что раньше.
Я теперь не отправляюсь в поездки на девять месяцев или на год. Уезжаю на месяц или на пять недель. Возвращаюсь. И отдыхаю. И снова уезжаю недели на три. Я чаще пересекаю Атлантический океан, но, вместе с тем, я больше времени провожу дома, а потому мне не приходится спрашивать по телефону, что едят там, потому что я с ними.
Концерт в Театре “Сарсуэла” был чем-то особенным, и даже больше. Незабываемым. Я все никак не объясню, какие механизмы были запущены, чтобы контролировать себя. Потому что я надеялся встретиться со шквалом оваций, но не с таким чудесным, таким впечатляющим проявлением любви.
