Новое и интересное / Nuevo e interesante

Предлагаем Вам ознакомиться со второй частью интереснейшего интервью, которое Рафаэль дал изданию «Jot down magazine»

ЧАСТЬ 2. Я ВСЕГДА РАССКАЗЫВАЮ ПРАВДУ ПУБЛИКЕ

Есть ли какие-нибудь слова в текстах песен, которые у Вас вызывают возражение? Льокильо, например, какое-то время не пел «La mataré» («Я убью её»).
Нет, возражений нет. Но бывает, что вдруг песня мне надоедает, и я убираю её. Через два–три месяца я начинаю по ней скучать, и снова включаю её в репертуар.

«Escándalo» - это драгоценность Вашей короны?
Это очень забавная драгоценность короны. У неё другой статус. Но это драгоценность. Я об этом сказал Вилли Чирино, когда он её сочинил и дал мне. Я сказал ему: «Ты даже не знаешь, что ты сделал». «У неё есть своя изюминка», - сказал он. «Ты ещё увидишь», - ответил я.

Она соответствовала тому времени, когда она вышла.
Это были 92-93 годы. И была одна ещё лучше «Tarántula», тоже Чирино.

Мануэль Алехандро ревновал?
Маноло выше многих вещей. Он создал меня. Есть люди неутомимые типа меня, и есть другие, которые устают. Он устал. Правда, сейчас он сочиняет.

После «Mi gran noche» Алекса де ла Иглесиа у Вас начинается вторая жизнь в кинематографе.
Да, в январе 2018 я начну сниматься ещё в одном фильме. Я уже дал добро на две или три истории, которые нужно будет довести до конца. Да, съёмки начнутся в январе.

 

Говоря о кино: Виктору Мануэлю…
Великолепный мастер.

У Виктора Мануэля улыбка растянулась до ушей, когда он узнал об этом интервью. Похоже, что существует фильм, абсолютно неизвестный, который видели практически только он и Анна Белен, его премьера состоялась за день до смерти Франко.
Его сняли с проката. Я не буду называть продюсеров, потому что это не имеет значения. Фильм был снят во Дворце Музыки, со всеми песнями, никакого разрешения ни у кого не спрашивали. Сняли, и всё. И однажды его показали. И, если бы его не приказали убрать, компания бы разорилась. Потому что авторы, такие, как Пол Анка, запросили бы миллионов четырнадцать. Каждый думает, что он очень умный. Я в тот момент находился в Австралии на гастролях, это известие меня застало в Перте.

Я задаю себе вопрос, если Вы столько путешествовали, у вас, очевидно, возникает ощущение, что Вы не пережили Переходного периода в Испании. 
Как это нет, если я всё время возвращаюсь в Испанию. Я всегда был вечным путешественником.

Но Вы на всё смотрите с высоты сцены.
Но я разговариваю с людьми, смотрю вокруг себя, читаю. Отель - это лучший источник информации в городе. Ты приезжаешь в Sant Sadurní d'Anoia и в отеле узнаёшь всё. Там тебя вводят в курс всего, что происходит.

Вы обычно останавливаетесь в одних и тех же отелях?
В новых я почти не останавливаюсь. Я всегда предпочитал одни и те же. Когда я приезжаю в другой отель, мне кажется, что я нахожусь не в том городе. Если мне меняют отель, то это потому, что его сломали, или там идет ремонт, но потом я снова возвращаюсь туда, когда ремонт заканчивается.

Вы хорошо себя чувствуете в России?
Очень хорошо. Меня там любят, даже больше, чем любят.

Больше, чем в Латинской Америке?
Это нельзя сравнивать. Когда я первый раз поехал в Россию, стоило больших усилий привезти меня туда. Три года длились переговоры, потому что кроме прочих причин, между Испанией и Россией не было дипломатических отношений. И мне всё время приходилось преодолевать препятствия. Я не вникал во всё, но проблемы возникали. Когда я приехал туда и выступил, был момент, когда я подумал, стоило ли проделывать такую работу, если им это не нравилось. Я не почувствовал такого приёма, как, например, в Мексике. Как же я ошибался! Публика мгновенно всё схватывает и потом начинает вести себя точно так же, как и во всех других странах. Мой выход в Москве или в Санкт-Петербурге такой же, как и в Мехико, Нью-Йорке или здесь. У них другая манера выражать чувства. Они думали, что она правильная. Но они поняли, что со мной нужно по-другому, и принимают меня так же тепло, как и все остальные.

Иногда устанавливаются очень любопытные контакты.
Это то, о чём не расскажешь, и что не прокомментируешь. Просто публика знает, что ей нужно, она очень умная.

 

Жестикуляция, её понимают японцы или русские?
В начале моей карьеры я взялся исполнять песни на разных языках, и на некоторых из них я записывал свои диски. Но в один прекрасный день я сказал себе: хватит. Хватит, потому что это напрасные усилия. Если люди захотят меня послушать, пусть слушают на моём родном языке. И, действительно, люди меня понимают. Более того, часто, когда я пою, я фантазирую и произношу слова не из песни. В некоторых кусочках. Или потому, что я ошибся, или потому, что мне так захотелось. И в Москве, например, мне сказали однажды, когда я вышел из театра: «Сегодня ты перепутал слова» (смеётся). Я им сказал, что нет, я это сделал специально.

Песня, которую Вы поёте с Томом Джонсом, «Ghost Riders in the Sky», - чудесное совместное исполнение. 
Там я её пою на испанском языке, но есть другая версия, на английском. Том – мой большой друг.

Как Вы бережёте свой голос?
Голос у меня необычный, и дело в том, что мне поставили новый мотор. Мой голос – голос молодого человека 30 лет. Так распорядилась судьба.

Вам пришлось много пережить в связи с трансплантацией. Когда Вам сказали, что печень для Вас уже нашли, Вы не хотели ехать.
Я заперся, но зеркало меня быстро уговорило.

Что оно Вам сказало?
Это я ему сказал: что, если я не поеду, я больше никогда не смогу посмотреться в это зеркало. И ни в какое другое.

Смерть.
Я потерял к ней всякое уважение. Она была так близко, и я справился с ней так хорошо. Я не из тех людей, кто живёт в страхе, потому что однажды я тоже умру.

Вы будете находиться на сцене в это время?
Надеюсь, что нет. Будет очень неудобно тем, кто окажется рядом со мной (смеётся). Пусть я лучше заболею, а затем дома пусть всё кончится.

Вас невозможно представить вне сцены.
Она мне нравится. Это то, где нужно меня себе представлять. В любом другом месте я такой, как все. На сцене я кое-что значу.

Поэтому видеоклип с песней «Ahora» такой особенный. Вы должны находиться на сцене, даже если Вы будете делать что-то другое, отличное от сольных концертов.
Не думаю, что в этом есть необходимость. Думаю, что у меня тоже есть срок годности, хотя до него далеко ещё. Полагаю, что я приму соответствующее решение, когда должен буду это сделать. И не стану об этом жалеть. Думаю, что я это сделаю в нужный момент, но никаких прощальных гастролей и ничего подобного не будет. Потому что в таком случае меня убьют ещё раньше, и я всё время буду плакать (смеётся). Однажды я встану утром и скажу: всё, хватит.

Вам скажет об этом зеркало.
Но это не то зеркало, в которое я смотрюсь, когда бреюсь. Нет! Это внутреннее зеркало. Сейчас люди это понимают лучше. Много лет назад, когда молодые ребята и девушки, которые начинали свою карьеру, спрашивали меня, что им нужно делать. Я им отвечал: «У тебя есть зеркало? Посмотрись в него». Никогда они меня не понимали. Есть люди, которые рвутся быть тем, кем им не дано стать. Нужно смотреться в зеркало, я умею это делать. Они – это как если бы я вдруг захотел стать инженером или агрономом.

Марадона говорил, что он с детства прекрасно знал, что будет лучшим игроком в мире.
Марадона – немножечко претенциозен (смеётся). Я его хорошо знаю. Нет, я никогда так не думал о себе и сейчас так не думаю. Я – труженик. Я не думаю о том, чего я добьюсь и кем я буду. Я планирую свою деятельность: сейчас мне нужно сделать это, а потом другое. Мне не нужно быть, мне нужно делать. Именно за этим ты меня и застанешь. На дороге тщеславия ты меня не увидишь, меня там нет. 

Сцена предполагает, что кто-то стоит на ней, наверху, а другие сидят внизу и платят, чтобы увидеть того, кто стоит наверху.
Но такова жизнь. Тот, кому повезло быть таким, потому что это везение, совсем неплохо проводит время при этом и не сердится, когда у него появляется какая-то морщинка, и даже не разглаживает лицо, чтобы её не было видно. Нет, потому что у него другие намерения. Это удача быть таким.

Вы не завистливый?
Нет, совсем нет. Представь себе, чтобы я ещё был завистливым?

В прошлом году на премии «Ondas» Вы даже ещё не начали произносить речь, вся публика встала. Такого не было ни с кем.
Несколько лет назад одна журналистка у меня спросила, почему люди встают всего лишь пять минут спустя после моего выхода на сцену. Я ей сказал: «Нет, не пять минут, а пятьдесят лет. Они встают перед историей».

Продолжение - часть 3-я