Raphael - Rafael Martos Sánchez

  Он онемел. В буквальном смысле этого слова. Случилось это совершенно внезапно и потрясло всех вокруг. Внезапная болезнь? Неведомая инфекция? Психическое расстройство? Или его околдовали? В принципе могли. Рафаэлю завидовали не только все певцы Испании; к 1970 году его уникальный голос уже покорил добрую половину мира, свел с ума Европу, Мексику и Латинскую Америку; и, кажется, до Рафаэля не родился такой артист, который сумел бы в Нью-Йорке с первого раза собрать полный зал в Карнеги-холле и полтора часа после последней песни выслушивать бешеные овации зала.

 Пепе Перес Руис, знаменитый мадридский отоларинголог, в сотый раз осмотрел Рафаэля и снова развел руками:
— Слушай, с твоим горлом все в полном порядке. Я-то уж думал — полипы, а у тебя нет ни единого.
Рафаэль пожал плечами, достал из кармана карандаш с блокнотом и написал: «Я не могу даже говорить». И приписал: «Не то что петь». Полное добродушное лицо Пепе дернулось от изумления: здоровое горло, здоровые связки и совершенно здоровый на вид молодой человек. Нервы? Каприз? Да вроде Рафаэль никогда особенно капризным не был! В общем, он, Пепе Руис, специалист по болезням горла, мог бы поручиться, что его пациент способен издавать все присущие человеку звуки безо всяких помех!
Два дня Рафаэль провел в централь¬ной мадридской клинике, обследуя все, что только можно обследовать, послушно подвергаясь всяческим манипуляциям, сдавая анализы, ложась под всевозможные диагностические аппараты, — ничего, никаких проблем. Его 27-летний организм работает исправно, как часы.
— Может, что-то психическое? — не глядя на Рафаэля, предположил главный врач.
Рафаэль пожал плечами. Он не знал. Его трясло как в лихорадке, в голове — пустота и гул. Мысли туда залетали толь¬ко панические, типа: «Со мной покончено, больше я никогда не смогу петь». При мысли о сцене его охватывает страх и к горлу подступает отвратительная тошнота. Что стряслось? Главное, чтобы не узнали родители, его мать Рафаэла — страшная паникерша. Полагаться можно только на старшего брата Франсиско, но и у того уже круглые глаза.

При мысли о сцене Рафаэля внезапно охватывал страх и к горлу подступала отвратительная тошнота

 Менеджер Рафаэля — Франсиско Бермудес — был готов рвать на себе остатки волос: перед самым Рождеством 1970-года во Дворце музыки должна была состояться премьера новой программы певца, и все до единого билеты давным-давно распроданы, весь мадридский бомонд, включая некоторых членов правительства, обещал быть на этом концерте, и вдруг — впервые в жизни — Рафаэль отменил представление.
«Ты должен петь!» — кричал внутренний голос артиста, но другая могучая сила сопротивлялась и водила рукой Рафаэля в записке менеджеру с просьбой отменить и второй концерт. Еще через неделю бледный, похудевший и не похожий на себя певец все же собрался и позволил брату Франсиско проводить себя во Дворец музыки: его ждет столько людей! Не сдали ведь ни единого билета! Рафаэль вышел из машины у знакомого здания, и ему вдруг показалось, что оно сейчас обрушится на него. Певец по-детски вцепился в рукав старшего брата и побледнел. Кое-как добрели до такой знакомой артистической, по дороге Рафаэль машинально, словно кукла, растягивал губы в механической улыбке всем попадавшимся знакомым — осветителям, рабочим сцены, гримерам, музыкантам. Неужели он нормально выглядит со стороны? Неужто он не похож на восставшего из гроба покойника? Взволнованный менеджер окинул Рафаэля мгновенным оценивающим взглядом.
— Отлично выглядишь, дружище! — осклабился он. — Я так и знал, что ты симулянт!
От специфического запаха театра и гримерки у Рафаэля заныло под ложечкой и снова подступила тошнота. Он умоляюще посмотрел на стоявшего рядом брата. Поймав панический взгляд Рафаэля, Франсиско крепко сжал его руку и твердо сказал:
—Ты великолепно себя чувствуешь, Фалин! — это было детское прозвище Рафаэля. — И сейчас будешь петь.
Странно. Как все странно. Девять лет мучительной борьбы и гонки, чтобы иметь возможность гримироваться перед вот этим зеркалом артистической во Дворце музыки, которую всегда предоставляли только звездам первой вели¬чины. Оказавшись здесь в первый раз, Рафаэль с благоговением трогал бордовые бархатные портьеры и готов был целовать их. Зато сейчас ему больше всего хотелось в них спрятаться, чтобы только его никто не нашел.
В дверь постучали. Его выход. Как сомнамбула, он шел по знакомому коридору к сцене. У самых кулис брат Франсиско показал ему кулак, потом сжал руку и вытолкнул на залитое софитами пространство. Поначалу Рафаэлю показалось, что сейчас потеряется в этой толпе из тысячи обращенных к нему лиц, запутается в лабиринте проводов, микрофонов, усилителей. Где его место, куда ему встать? Вон ярко освещенный прожектором круг, он еще способен сообразить, что это и есть его место.
Зачем его приветствуют такими овациями? Разве он уже закончил и пора кланяться? Да нет же, он еще не начинал!
Когда раздалась знакомая музыка, Рафаэль открыл рот и запел. Эта первая песня лилась из его уст свободно, безо всяких помех, голос звучал поразительно чисто, единственная странность заключалась в том, что молчало сердце, то, что обычно в нем вибрировало, наполнялось и обращалось к зрителям, сейчас оставалось пустым и сухим, как потухший костер. Сколько песен он уже спел и каких? Забыл. А вот заиграли вступление к его любимой Somos, и зал снова разразился громом оваций, а потом все разом стихло, и наступила выжидательная гробовая тишина. Вместо того, чтобы вступить в нужном месте, Рафаэль тяжело вздохнул и, пока оркестр играл, так и стоял молча, утопив взгляд в темном провале зала. Все тело сковали немота и неподвижность. В какой-то момент он услышал, как кто-то крикнул из-за кулис: «Занавес!»
Его уводили под руку, в артистической брат раздел и снова одел его, словно тряпичную куклу; впрочем, идти он мог сам. На улице у служебного входа выяснилось, что у его машины столпилась сотня людей. Это, собственно, была никакая не машина, а катафалк, а он — покойник; сейчас состоятся его последние проводы. Брат Франсиско требовал, чтобы они немедленно ехали в больницу, но Рафаэль, собрав остаток сил, заявил:
— Нет! Едем к Начо и Хайме!

Донна Рафаэла уверяла: она всегда знала, что средний сын станет певцом. Ведь уже четырехлетним Фалина приняли в хор мальчиков при церкви Сан-Антонио

 Это были его близкие друзья, Начо Артиме и Хайме Аспиликуэта, в их доме никто не станет его искать, а ему просто необходимо сейчас скрыться, забиться в нору, исчезнуть. Нет, он не хочет быть рядом с семьей, боже упаси посвящать родителей в свое состояние. Он взял с брата слово ни при каких обстоятельствах не выдавать его местонахождение, и тот клятвенно обещал. Рафаэль не знал, в самом ли деле он опять онемел или ему так показалось, но выдавить из себя ни единого слова даже в разговоре с друзьями он не мог и снова общался с ними при помощи ручки и блокнота. «Только не сдавайте меня в сумасшедший дом, — нацарапал он друзьям. — Я отойду». Теперь целыми днями Рафаэль рассматривал трещины на неровно побеленном потолке, цеплялся за какие-то мелькающие картинки из своей жизни и пытался что-то сообразить. Ему всего 27 лет, и с ним что-то случилось. А собственно, что?
Он стал тем, чье имя пишется через ph — Raphael, хотя по-испански это самое обычное испанское имя всегда писалось через «f» — Rafael, его мать, простую андалузку, зовут Рафаэла — через «f», и она тоже всегда ненавидела свое простецкое имя, но сейчас ее все называют донна Raphael, и это ласкает ей слух. Его мать не первый год одевается у лучших стилистов и покупает дорогие серьги с бриллиантами — это ее страсть. Донна Рафаэла уверяла, что всегда знала: средний сын станет певцом, ведь уже четырехлетним Фалина приняли в хор мальчиков при церкви Сан-Антонио; привел его старший брат Хуанито, потому что руководителю хора — капуцинскому монаху отцу Эстебану де Сегоньялу — понадобился мальчик, который поет и танцует. Почему Хуанито сразу понял, что его малолетний брат справится? Да потому, что Фалин на лету схватывал все песни из радиоприемника и потом распевал их дома и во дворе, часто удостаиваясь аплодисментов соседей. Естественный скептицизм Эстебана при виде карапуза в коротких штанишках с очень серьезным выражением лица мгновенно рассеялся, когда тот влез на сцену и важно спросил, что ему спеть.
— А что ты знаешь, мальчик?
— Все.
Не дожидаясь приглашения. Рафаэль начал петь подряд все услышанные по радио песни. Пораженный таким обширным репертуаром, отец Эстебан едва смог его остановить.
— Ну а танцевать ты умеешь?
По выходным в мадридском районе Альварадо, где они жили, молодежь устраивала танцы прямо на улице, и дети бегали смотреть, поэтому, конечно, Рафаэль умел танцевать все, что хотите, — и хоту, и фламенко. Мальчонка самозабвенно вертелся, кружился и отбивал чечетку, подпевая себе под нос. Отец Эстебан был глубоко впечатлен, и маленький Рафаэль мгновенно стал бессменным солистом хора из 60 мальчиков намного старше его.
С тех пор в нем стало расти и укореняться ощущение некоей обязательности успеха, словно тот, как живое существо, подписал договор быть всегда на стороне Рафаэля. Успех стал проникать в его кровь, и только сейчас, когда онемевший Рафаэль долгими часами лежал в квартире своих друзей, вперившись в потолок, ему впервые пришло в голову: а так ли уж это естественно? Ему было всего девять лет, когда в Зальцбурге на международном детском конкурсе вокалистов он безо всякого усилия и труда, играючи победил во всех номинациях, став «лучшим голосом Европы» и обойдя такие знаменитые коллективы, как «Детские голоса Вены», «Детская капелла Мехико» и множество других. И вовсе он не трясся, как другие, стоя перед жюри и многочисленной публикой: да это же плевое дело — спеть, он каждый день это делает. Зато как будут радоваться его успеху мать и отец. Но тут судьба подставила подножку: умерла тетка отца, и их выкинули из светлой и просторной квартиры с четырьмя балконами. Тогда из дома на улице Каролинас они переехали в одну-единственную комнатенку в отдаленном районе Карабанчель, без мебели, без удобств, потому что отец, монтажник-высотник, не мог заработать семье на лучшую квартиру.

 В комиссию, принимавшую у юного Рафаэля экзамен, входил знаменитый танцовщик фламенко Антонио Гадеc

 Самым сильным потрясением отрочества Фалина стало то, что в один прекрасный день он понял, кто он такой и для чего родился. Не всякому 13-летнему мальчишке выпадает такое переживание. Вот он сидит на жесткой деревянной скамейке и ругает себя за то, что отдал свои последние гроши за билет в ненастоящий уличный театрик — самодельные подмостки сооружены прямо у железнодорожных вагонов. Здесь вовсе не собираются ни петь, ни танцевать. В тот вечер давали пьесу «Жизнь есть сон» Кальдерона де ла Барка, актеры двигались, декламировали стихи, восклицали, жестикулировали, а мальчишка Фалин Мартос, никогда не мечтавший о театральных подмостках, прилип к сиденью, завороженно внимая, а потом вдруг заволновался. В нем зародилось и начало расти новое чувство. «Ты артист. — твердил внутри чей-то голос, — ты рожден артистом, ты должен им стать…» Мальчишку, беспокойно ерзавшего на неудобной скамейке, вытягивавшего голову, мешавшего соседям, внезапно стало распирать чувство собственной родственной причастности к ходившим по сцене людям в театральных одеждах и восклицавшим что-то неестественными, но волшебными голосами...

Лола Флорес могла зажечь даже камень, и Рафаэль, конечно же, был ею сразу очарован 

Значит, он тоже артист? Не актер, а именно артист? Это ведь не просто певец. Это слово применительно к нему всегда казалось Рафаэлю пренебрежительным. Никакой он не певец, он — артист. Вернее, станет им, потому что рожден таким. Жаль, что от импровизированного театрика, расположившегося в их квартале, так близко бежать до дома, потому что спать в ту ночь паренек не мог — в нем зудело нетерпение, в нем включили первую скорость: скорее, скорее бы стать артистом! В те годы, чтобы стать профессионалом в области шоу-бизнеса, необходимо было сдать специальный экзамен и при удачном исходе получить лицензию артиста театра, цирка и эстрады. Но к экзамену-то надо готовиться, и Рафаэль уже пару лет параллельно со школой посещал знаменитую вокальную академию маэстро Гордильо... Хор отца Эстебана давно остался в прошлом. Кстати, сын Гордильо — Пако вскоре станет бессменным менеджером Рафаэля и будет следовать за ним как тень.
Экзамен на звание профессионального исполнителя-вокалиста стал одним из самых странных событий в жизни Рафаэля. Полный абсолютной уверенности в себе и не испытывая ни тени волнения, парень вышел на темную сцену театра, в котором проходило прослушивание. Комиссия сидела наверху в темной ложе, и все знали, что в нее входят весьма известные и уважаемые люди: маэстро Гарсия Сегура, Хосе Толедано, Алгуеро, Антонио Гадес. Рафаэль, одетый в новый с иголочки костюм, сшитый матерью по такому особому случаю, подо¬шел к краю сцены, чтобы начать, и его охватило странное переживание — ему вдруг показалось, что он никакой не дебютант-новичок, никогда не ступавший по настоящей сцене, а маститый артист с многолетним опытом. Он еще даже не начал петь, как вдруг услышал чей-то резкий окрик:
— Все, Мартос, ты можешь идти.
Рафаэль растерялся: может, ему послышалось? Да ведь он не спел ни единой ноты!
— Ты свободен, парень! Следующий! — провозгласил тот же голос сверху из ложи.
Это было - он даже сейчас не может определить, что это было, - потрясение, унижение, обида, боль, ужас, шок... Что случилось? Почему ему не дали петь? С ним что-то не так? Может, он не выглядит, как артист? Может, он слишком не-
красив для того, чтобы быть на сцене? Завистники иногда шипели ему, что с таким лицом, как у него, лучше бы не соваться в шоу-бизнес. Рафаэль брел домой, рыдая, чуть ли нее воя от горя.
Неужели и правда все дело в его внешности? Ну да, у него пухлые щеки, близко посаженные глаза, ну и что с того? Он же не кинозвезда! Когда боль немного утихла, в душе укрепилась непоколебимая уверенность: такого просто не может быть. Не могли его отвергнуть. Не могли, и точка. И через некоторое время он явился на экзамен вторично, однако знакомый в коридоре того же театра сказал, что прослушивания не будет, потому что уже вывесили списки прошедших испытание в этом году. Сломя голову Рафаэль кинулся к этим спискам, его охватило странное чувство, что судьба издевается над ним. У доски с объявлениями тол¬пился народ, даже издалека было видно, что большая часть фамилий вычеркнута жирной красной ручкой. Но как такое может быть? Его фамилия не была перечеркнута: Рафаэль Мартос прошел испытание. Без экзамена?

Рафаэль сам не заметил, как его жизнь превратилась в круговерть гастрольных поездок