Raphael: "No tengo armario del que deba salir". 2010
РАФАЭЛЬ : Я НЕ УХОДИЛ В ТЕНЬ, ИЗ КОТОРОЙ ДОЛЖЕН ВЫЙТИ. 2010
Он все еще тот же, так отличающийся от других. Рафаэль Мартос, РАФАЭЛЬ, сохраняет этот столь индивидуальный стиль, заключающийся, по его словам, в том, чтобы выйти на сцену не торопясь, и аккуратно, и утверждать, что это «самое то», пусть даже сейчас он занялся танго или хочет сделать сборник народной музыки.
Он уверяет, что в качестве звезды, каковой он является, он отправится на пенсию тогда, когда ему захочется, и что всегда делать то, что ему хотелось, - именно то, что у него всегда хорошо срабатывало.
Рафаэль взялся за танго и всюду говорит на жаргоне. ”Меня в дрожь бросало”, - заявляет он. Его последний альбом - его незаконченное дело, касающееся музыки Латинской Америки: танго, болеро и ранчерас.
"Te llevo en el corazón" (фирма Sony) - начало серии концертов, которые не страшат этого человека - аккуратного, предусмотрительного и неистощимого.
Который в девять лет начал петь в церковном хоре, в 16 победил на фестивале песни в Бенидорме и выступал на Евровидении с песней "Yo soy aquél". У которого потом появилась плеяда последователей. Но эта версия была бы слишком простой и неверной.
Другой способ - вспомнить все социальные явления, которые породил Мигель Рафаэль Мартос Санчес (Линарес, 1943) своим вызывающим рафаэлистским стилем. Это более абстрактная, но также неполная версия.
Дело в том, что он все еще здесь - маленький, подвижный, переживший все, в черной кожаной куртке с серебряными молниями, готовый свести на нет любую фразу, которая ставит его под удар.
Пересадка печени в 2003 избавила его от печеночного кризиса, к которому алкоголь (никогда в присутствии посторонних - только в одиночестве в отелях), имел какое-то - или большое - отношение.
Семь лет спустя кажется, что он возродился - этот такой артистичный и несдержанный на сцене, и такой скромный и утонченный в беседе человек.
В отличие от Lou Reed**, издалека у Рафаэля заметно больше морщин, чем вблизи. Это необычный эффект, который расщепляет его на юношу и шестидесятилетнего мужчину одновременно и сбивает с толку всех. Только что родился его шестой внук.
Никто не сравнится с ним, когда гримасу недовольства он сменяет на безупречную рекламную улыбку, в комплекте с ямочками на щеках, как у подростка, и этими глазами цвета корицы, которые метают взоры, способные разбить в пух и прах любой некорректный вопрос. Много споров он свел вничью.
- На этой обложке Вы похожи на Майкла Джексона.
- Ну, учти, что этот жест всегда был моим, так? Я был первым. Этот снимок сделал в La Boca, самом хулиганском районе Буэнос-Айреса, и эта поза - всю жизнь поза Рафаэля. В конце концов, может быть, меня ассоциируют с ним потому, что я ношу шляпу... Что еще у нас может быть общего?
- Что он, Вы и группа Queen - единственные в мире, у кого есть урановый диск.
- Да? Поди ж ты! Я и сам уже не помню наград, которые мне давали...
- 350 золотых дисков, 50 платиновых и урановый - категория, которую учредили специально для Ваших 50 миллионов экземпляров...
- Господин Джексон был величайшим артистом. Но я появился раньше.
- Вы говорите, что этот последний проект - самый монументальные проект Вашей жизни.
- Он самый амбициозный, потому что это три диска в одном, и еще DVD. Мне пришлось из-за него поездить: Буэнос-Айрес, Мехико... Это первый раз за много веков, когда я пел в живую вместе со всеми, потому что сейчас тебя запирают в кабинку и там записывают кусками...
- Вам даже удалось спеть с людьми, которых уже нет.
- Я сам пел с Карлосом Гарделем - вот такие дела. Это дань уважения ему.
- Танго, болеро, ранчера. Какого настроя требует каждое из них?
- Надо вжиться в роль. Я, дело в том, что... я не певец. Ладно, я певец, потому что пою, но на самом деле я исполнитель. И мое первое правило такое: поверить в историю любви, которую ты рассказываешь, влезть в эту шкуру - если ты хорошо рассказываешь, то и споешь хорошо!
- И Вы сказали, что для того, чтобы рассказывать танго, Вам нужен Буэнос-Айрес, а иначе не будет ничего.
- Ясное дело! Я в первый раз пою танго. Как, в их представлении, я бы сделал это? Однажды я начал думать об этом, пока не сказал: «На этом этапе я не хочу допускать промахов, я намерен отвечать за свои поступки, и, если уж я стану петь танго, это будет на его земле”. Если бы я увидел на их лицах выражение «А этот откуда взялся?», я бы все бросил. Но им понравилось. Я должен был ходить по этой земле, вдыхать танго, глотать танго... Вот так я работаю.
- У Вас есть неоспоримая способность к мимикрии.
- И кажется, что я родился, распевая танго. В самом деле, это у меня происходит с любой народной музыкой: я нахожу ее чарующей. Но с народной, а не простонародной; с народной, а не псевдофольклорной, так?!
- Sombras, La flor de la canela – песни, которые вы слышали от матери.
- Мелодии предместий, это вещи, которые бурлят внутри тебя. У меня было неоконченное дело с Латинской Америкой, поэтому в день, когда ты отмечаешь свои 50 лет в профессии, в день, когда ты уже можешь делать все, что пожелаешь, ты думаешь: ”Господи, я сделаю это!”.
- Есть у Рафаэля какие-нибудь песни, которые ему не нравятся?
- Есть несколько. Было время, когда меня просили - спой, пожалуйста, несколько песен – люди, которых я не хочу называть, потому что они еще живы, и я сдавался. Доказано, что я не никогда не могу сделать ничего против воли, мне это не по вкусу.
- Вы гордитесь, что всегда делали то, что хотели, и когда хотели. Это немало.
- Это правда, я всегда делал то, что мне вздумается. А когда я делал что-то, чего делать не хотел, не получалось. Публика поддерживает такую мою позицию.
- На каком этапе жизни Вы находитесь?
- На сказочном. Это сказочный момент.
- Как это?
- Я считаю, что никогда не был так хорош, правда. Сошлось несколько вещей: сейчас я оценил, в перспективе, всю эту жизнь, заполненную эстрадой, то, что у меня восхитительная семья, что я чудом выбрался из трансплантации печени. Сейчас я в чертовки хорошем состоянии. С надеждами, как у маленького мальчика. Кажется, что ты только начинаешь, я не помню такого ощущения гармонии, как это, и посмотри, как у меня шли дела...
- Ну, в 67 лет у многих опускаются руки.
- Не могут они опускаться. Я, например, не понимаю, почему так поступил Мигель (Риос), потому что уже никогда не будет такого рокера, как он.
- Вы говорите о людях, которые являются Вашими идеологическими противниками. Как Вам удалось в течение десятилетий наперекор всем держаться на поверхности, и иметь таких друзей, как Сабина, Босе, Виктор Мануэль, Аляска и Хуанес?
- Мне нравится лавировать по поверхности, мне это суждено: ”Я пятьдесят лет лавирую”, да, мне это нравится. Звезда должна уходить, если ей захотелось, а Рафаэль здесь и будет здесь всегда… Ну, я знаю, что однажды мне придется уйти в отпуск, долгий отпуск, но сейчас нет признаков этого.
- А уважение тех, кто не разделяет Ваших взглядов или считает Вас франкистской легендой?
- Его добиваешься со временем. И потому, что ты сам уважаешь их. Это очень чувствуется, это блюдо готовится годами, и никакие идеологии не имеют к нему никакого отношения. Так как я никогда не интересовался политикой, я восхищаюсь артистами из-за их работы, а не из-за их выбора при голосовании. Они говорят, что у нас демократия!
- Какое десятилетие было самым лучшим?
- Всегда - ближайшее, мне не свойственна ностальгия. Вы слышали, чтобы я рассказывал о прошлом? Если меня не спрашивают мне это и в голову не приходит. Я не из тех, кто говорит: ”О! Когда я был в Мэдисон-Сквер …”. Просто я до сих пор езжу туда.
- А из всех небылиц, которые рассказывали о Вас в СМИ, какая задела Вас больше всего?
У нас договор о молчании: и я не даю пищи для этих хищников, и они не отваживаются выпрашивать ее у меня. Годы ставят всех на свои места, и больше мне нечего сказать на эту тему.
- Говорят, у вас есть шестое чувство, чтобы узнавать врага.
- Черная фасоль в супе сама в глаза бросается.
- Сколько раз Вы кому-нибудь заявляли ”делай это, чтобы там ни говорили”?
- Много.
- В этом мире надо быть настойчивым?
- Да. Но ты должен быть абсолютно уверенным в себе, так ведь? С уверенностью, которую порождает правота, ты убедишь, кого угодно.
- Вам когда-нибудь мешало то, что Вас считают ”испанской иконой”?
- Но я же не могу быть иконой. Испанской или любой другой иконой может стать тот, кто уже ушел от дел или умер.
- Но вы можете быть ”живой легендой”...
- Это еще одна вещь, которая им нравится, да. Меня сейчас просто преследуют, потому что хотят сделать мюзикл про меня, а я им говорю: но... давайте подумаем, присаживайтесь, присаживайтесь, но как вы хотите его ставить, если выйдя из зала, публика обнаружит, что я пою в театре напротив?
А тебе отвечают: ” Наверное, тебе придется года на четыре выйти из обращения”. Вот это да! Почему я должен покинуть ряды?!
- Есть кое-кто, кто настаивает на том, что надо заставить Вас выйти из тени и наконец признаться.
- Нет у меня такой тени, из которой мне надо выходить, и признаваться не в чем, ну, пожалуйста!
- Что в Вашей жизни значит семья?
- Всё! Сейчас молодежь пытаются клонировать, чтобы все были похожи друг на друга. Когда я начинал, я так отличался от других! И когда появился Серрат... он был таким необычным!
***
- Вы отвечаете на предыдущий вопрос?
- Всё, всё, всё! Моя жена – просто чудо, я посвятил ей всю мою жизнь! Моя жена (и вовсе не потому, что она пишет, является журналисткой и умницей - хотя она все это делает и всем этим является) – человек с особым внутренним миром. А мои дети, мне ли тебе рассказывать!
- Расскажите, расскажите.
- Нет, дело в том, что они меня не покидают. Что я точно знаю, и это единственное в жизни, о чем я их просил – что они ”очень хорошие люди”. С этим флагом ты можешь идти в любое место, любые другие падают… Я думаю, то, что они дети знаменитости, наложило на них некоторый отпечаток, наверное, это было трудно.
- Иметь какую-то тайну – это главное условие, чтобы столько лет сохранять эмоциональный союз?
- Я – открытая книга... Но, разумеется, надо, чтобы что-то было моим-моим, только моим, и, к счастью, это у всех нас получается.
- Вы – хорошая команда.
- Рецепт, чтобы столько лет сохранить брак, состоит в том, чтобы наметить план жизни, любить друг друга и после влюбленности и всякого такого увидеть, как возникает нечто, что еще прекраснее: взаимное понимание. Семья растет, но ты гнешь свою линию, направляя корабль.
- Ваши близкие никогда не просили Вас немного притормозить?
- Был такой момент, появился было один признак, но так как мне выпало огромное счастье иметь детей, которые первые подталкивают меня делать то, что я хочу, я продолжаю. Они поняли, что это – моя жизнь, и что счастлив я - только так!
- Вы узнали себя в сериале про вашу жизнь?
- Признаюсь: я собрался сказать нет, чтобы они его не снимали. Но актеры делали его с неистовством, и Хуан Рибо победил. Увидев сценарий, я понял, что поводом было желание привлечь внимание к истории моей трансплантации, и тогда, да, тогда я сдался, потому что однажды я пообещал, что буду приветствовать любой повод для стимулирования донорства органов.
- Это способ рекламы донорства.
- Действительно. Я помню, что когда я вышел из всего этого, поговорил с врачами и они разрешили мне петь, я сказал им, что хотел бы основать фонд. ”Для чего? – спросили они у меня. – Есть уже много фондов, а что нужно сделать тебе – это постоянно рассказывать об этом, особенно тем, кто находится в похожей ситуации, говорить, что проблема разрешима, что надо бороться.
- Вы когда-нибудь думали о том, кем был человек, которому принадлежала эта печень, благодаря которому вы живете?
- Было бы просто собрать все об этом доноре, узнать разные сведения, возраст, происхождение; врачи тебе ничего не говорят, но ты можешь получить информацию, найти документы. Но я не хотел этого. Я предпочел думать абстрактно: это человек для меня - донор, все доноры... До болезни мне никогда в голову не приходило стать донором, и я решил написать книгу, которая разойдется по всей Америке. В некоторых странах, в отличие от Испании, полное незнание этого вопроса, о нем и не слышали.
- В какие-то моменты Вы думали, что умрете?
- Да, конечно. Я думал об этом и, фигурально говоря, повесил полотенце. Но мой дух не намерен был ожидать конца, он хотел бороться, и боролся. Главным стала моя семья.
- И теперь вы ничего не боитесь?
- Сейчас я более сосредоточен. Единственное, что испугало бы меня – возможность попасть в смешное положение. Но я в него не попаду, потому что не собираюсь уходить. Сначала будет отпуск! Но я не стану объявлять о нем, а? Я приму решение и всех вас застану врасплох.
- Вас ожидают утомительные в физическом плане гастроли, вы не боитесь такого аллюра в этом возрасте?
- Да, они будут напряженными. Но знаете, что? Если я и могу взяться за такое сложное турне, которое меня ждет, то это благодаря семье. Да-да, еще раз, я не могу об этом умолчать, это главное... В самом деле, столько поездив по миру, я уже думаю, что пейзаж, который нравится мне больше всего - это моя семья; да, они - то, что я предпочитаю видеть перед собой.
- И Вас не соблазняет даже божий рай?
- Бог - это важная материя. Зовите его Иисус, Будда, Аллах или человеческая доброта, но надо во что-то верить; а если нет, то слишком многое окажется для нас непостижимым.
Я верующий, но не набожный. Я верю по-своему. Когда я был маленьким, я учился в школе у монахов, и уже объелся всеми мессами, которые отстоял и которые должен отстоять, и этот твердый осадок здесь, мне не надо по воскресеньям ходить к мессе, но Бог находится рядом.
- А в политику вы верите или разочаровались в ней?
- Ни то ни другое; меня волнует, чтобы вещи делались хорошо; мне все равно, кто это сделает, но пусть он делает это хорошо.
- Это значит убегать от действительности.
- Попробуй другой вопрос.
- Ну, посмотрим: вы чувствуете себя больше испанцем или андалузцем?
- Я совершеннейший испанец. Чистый андалузец по рождению, а с 14 лет - настоящий гражданин мира.
Как глупо сейчас говорить ”я еду за границу”, да? Америку и Россию я знаю, как Мадрид, и если я откажусь от поездок, я буду чувствовать себя очень неуютно.
- О ком из всех людей, которых вы потеряли, Вы тоскуете больше всего?
- К счастью... ну да, да, их уже столько ушло. Это люди, которых я любил, которых люблю, потому что до меня не доходит, что их нет. Я не могу поцеловать их, но они являются частью моего мира. Не скажу, что они отсутствуют.
- Что пришло Вам в голову, когда Вы увидели, какую шумиху подняли семьи двух Ваших подруг - Росио Дуркаль и Росио Хурадо - после их смерти?
- Я не могу никого судить, потому что каждый делает из своей жизни то, что хочет, а я настоящий демократ, то есть, я не в чьи дела не вмешиваюсь. Я бы такого не сделал. Они этого не заслужили. Это две женщины, которые с детства трудились, чтобы сейчас... ну, да ладно.
- Что вы думаете обо всех этих молодых людях, которые выступают в программах типа "Operaciоn Triunfo" (Операция "Триумф") веря, что они проглотят весь мир?
- Они хотят съесть его очень быстро, но им и не позволяют, потому что их менеджеры пытаются клонировать их, чтобы они походили один на другого. А это огромная ошибка, второе издание никогда не будет хорошим. Я помню, что когда я начинал... я так отличался от других, и когда появился Серрат, он был так непохож на других, даже Камило был непохож на других... Мы создавали категорию, стиль жизни. И приходилось мотаться по городам, упорно добиваться своего. Это люди с талантом, зачем пытаются сделать так, чтобы они были ”под” Луиса Мигеля, например? Это напрасно терять время.
- Вам не представляется невыносимым знать, что миллионы поклонников преследуют кого-то и следят за всем, что он делает?
- У меня до сих пор мороз по коже идет, когда я думаю, что кто-то пережил все путешествия, побывал на всех концертах, которые устраивал я. Что он следовал за мной во всем, что он разбил свою жизнь, чтобы разделить мою участь - разве это не страшно? И порой это затрагивает представителей четырех поколений одной семьи! Нет в мире слов, которыми можно отблагодарить за это.
- На сцене с Вами чего только не случалось: Вы оставались без голоса, забывали слова, получали удар током.
- Если в течение 50 лет ты каждый день своей жизни проводишь на сцене, может случиться всякое, даже так, что однажды у тебя все будет хорошо. Но самое плохое, самое плохое - это, что ты забываешь слова.
- И что тогда?
- Ничего, все нормально, с публикой надо быть открытой книгой. Сейчас я наслаждаюсь сценой больше, чем раньше. Давно, я говорю о предыстории, я очень нервничал, выходя, а так ничего нельзя делать. До тех пор, пока однажды я не сказал себе ”спокойно, остановись”, и теперь я появляюсь, как я выражаюсь, шагая-по-яйцам, не спеша и аккуратно, словно говоря: ”Это то, что мне дано. Будем управляться с тем, что имеем ”.
- Вам не нравится говорить о прошлом?
- Есть одно дело, которое я должен сделать завтра: порыться в источниках народной музыки в деревнях Испании.
- Наступило время, когда Вам все прощают и все равно, есть голос или нет?
- Куда там, куда там, в тот день, когда я не смогу отдать все, как положено, я уйду в отпуск - тот, о котором мы уже говорили.
- Есть у Вас какой-нибудь ритуал перед выходом на сцену, как у тореро перед появлением на арене?
- Единственный - я не разговариваю.
- Сколько времени?
- Весь день. Я берегу голос, это то, что мне подсказывает мой разум, и это я делаю в течение многих лет. За три часа до того, никто не вытащит из меня ни слова, и поэтому, когда я выхожу на сцену, на первых высоких нотах, которые я пою, голос свеж. В таких делах я очень ответственный, это та же дисциплина, из-за которой мне не нравится говорить по телефону: потому что ты тратишь голос там, где не должен, насилуешь его…; в разговорах это бывает меньше. А с помощью электронной почты я могу заниматься своими делами, не расходуя голоса. Это феноменально!
- Вы всегда решали, как Вам одеваться, как жестикулировать, не спрашивая ничьего мнения?
- Да, но и не особенно ломал над этим голову. У меня все на интуиции, нет ничего заученного, я никогда не репетировал позы на сцене.
- ”Мои песни - всегда трехминутные комедии” - говорите Вы. А сочинение песен?
- Дело в том, что для себя я хочу самого лучшего, а самое лучшее для меня - не сочинение песен. Я писал слова, но они были не слишком удачными.
- Но вы описали часть своей биографии.
- Да, я всегда пишу, у меня есть неизданные вещи... Мне это нравится, потому что когда я пишу, я не говорю.
- А по ночам?
- Я никогда не спал хорошо, никогда. Я думаю, мне нужно мало времени. Но, заметь себе, только чтобы спать - а днем я грежу наяву. И я мечтаю не о навороченных автомобилях, а о том, чтобы жить, как и все люди, чувствовать себя, как они, я не претендую на большее. Деньги я использовал, чтобы снова вкладывать в мои проекты, потому что мне никогда не нравилась роскошь. И я не одержимый коллекционер, но если картина мне очень понравилась, я ее покупаю.
- О Вашей жизни напишут даже диссертацию.
- Вы думаете, кто-нибудь будет меня помнить?
- Вы шутите?!
- Однажды кто-нибудь скажет: ”Ну, в мое время был один парень, который пел...”, и скажет обо мне все, что ему захочется, и хорошо сделает.
- Вы чувствуете, что феномен Raphael вырвался из-под контроля? Кажется, что он пошел дальше, чем Вы сами.
- Я думаю, что я уже – и не убеждайте меня в обратном, потому что это станет для меня огромным разочарованием – принадлежу немного всему миру. Я как этот кузен издалека, который приезжает каждый год... ”Смотри, к нам братец приехал”.
- Как вы останавливаете бесцеремонные вопросы?
- С уважением.
Núria Escur
Фото Francis Tsang
21.11.2010
www.magazinedigital.com
Перевод А.И.Кучан
Оубликовано на сайте 06.12.2010
Примечание переводчика:
*Выйти из тени (в оригинале «выйти из шкафа») – в современном арго означает заявить, что ты гей:
el salir de armario se correspopnde al ser proclamado gay.
** Льюс Аллан Рид - 1942 – ам.рок-певец
