XV. Разговор у моря.

 

Во время съемок "Al ponerse el sol" идола окружает мир одиночества.

Поздно вечером я приехал в Комильяс и стал искать по узким улицам городка отель, где остановилась труппа, снимающая "Al ponerse el sol". Кто-то мне сказал: "Здесь есть два отеля: вон тот - "современный", "роскошный", только что построенный, этот - скромный, старый кирпичный". Мне не надо было спрашивать, в котором из них остановился Рафаэль, потому что я услышал его оглушительный, веселый, заразительный смех. Там, на втором этаже, за занавесками, пропускающими лучи солнца, был Рафаэль. Взрывы хохота продолжались и, когда меня провожали в мою комнату. "Знаете, - сказали мне, - в комнате рядом живет дон Рафаэль. Комнаты разделены только этим салоном". Смех продолжался. Во что же они играют? О чем они болтают? Я поднялся на следующую площадку лестницы и постучал в дверь.

Кармен Мартин, гримерша, открыла мне: "Проходи, проходи, мы моем голову "Niño".

- И потому такой шум?

У Рафаэля вся голова была в шампуне, и из-за всеобщего оживления шампунь попал ему в глаза, тем самым увеличивая всеобщую суматоху. "Я только что рассказал им анекдот о Пенелопе и Улиссе…" - "Рафаэль, ты же рассказывал этот анекдот во время съемок "Cuando tu no estas". - "Не важно, он всегда кажется новым…"

Это конек Рафаэля - всегда рассказывать одни и те же анекдоты. А этот анекдот о Пенелопе и Улиссе, который я не могу воспроизвести здесь, он рассказывал сто раз. Его репертуар сводится к 5-6 анекдотам, и он пересказывает их снова и снова, всегда веселится и неизменно разражается хохотом. (А чтобы увековечить этот анекдот, он назвал Пенелопой одну из своих собак).

Мы жили в гостинице "Фонда де ла Коласа". Это великолепное, типично испанское место, где с нами обращались, как с родными. Благодаря тому, что с нами был Рафаэль, мы каждый день питались угрями, спаржей и суфле, этими тремя блюдами, которые больше всего нравятся Рафаэлю. Мы вставали в пять часов утра, потому что съемки начинались ровно в восемь. Надо было пользоваться солнечными днями. Служащие "Коласа" приносили нам еду прямо на пляж, и все мы сходились, чтобы позавтракать. Было холодно, очень холодно, ведь был март. Дни были светлые, небо голубое и воздух чистый, и мы бегали по пляжу, чтобы согреться. (Я вам расскажу, что в день, когда мы снимали песню "Amo", температура была очень низкой, а Рафаэль был в джинсах, подогнутых снизу…, в рубашке с коротким рукавом и босой. Он начал песню, подыгрывая себе на гитаре; потом Марио Камус снял несколько сцен, в которых Рафаэль бегал по берегу моря, шлепая по воде. Было странно наблюдать за съемкой: за камерой мы стояли в пальто и шарфах, а перед камерой Рафаэль гулял будто в разгар лета и при этом, напевая…, словно для того, чтобы согреться!)

Пока меняли расположение камер, Рафаэль и я укрылись в расщелине. Перед нами простиралось огромное море, которое изредка бороздили редкие волны. Вдали виднелись домики городка. Изредка порывы ветра вздымали мелкий песок. Рафаэль кутался в широкую куртку цвета морской волны, на нем был шарф. Воздух и солнце обжигали ему кожу, его щеки были в веснушках. У него были спутанные волосы и казалось, что он спокоен.

Но…

- Я одинок, ужасно одинок.

Быть может, многие спросят, как мог быть одинок Рафаэль в то время, в те дни, в те моменты. Он только что покорил Америку, Испания лежала у его ног, он снимал свой второй фильм, в первый шел на экранах полным ходом, у него была куча контрактов. Уже поговаривали о его новой поездке на американский континент, строились планы на концерты в Париже, Лондоне, Риме… Он купил великолепную квартиру, и уже кончили строить его дом в Марбелье. Он сменил машину. У него были деньги на текущем счету. У него была великолепная семья и он жил так, как и не мечтал жить. Он молод, знаменит, у него хорошее здоровье, его вдохновляла его профессия, его хвалили, ему аплодировали, его преследовал целый легион поклонниц. И неужели, несмотря на это, Рафаэль был одинок?

- Да, я очень одинок.

А потом он медленно заговорил.

Иногда он чувствовал себя пленником свой собственной популярности. Ему хотелось спокойно ходить по улицам… Или бегать или кружиться вокруг фонарей. Ему хотелось входить в театры при включенном свете, покупать пакетики с жаренной картошкой, стаканчики мороженного…, ему хотелось приходить в рестораны так, чтобы никто не оборачивался в его сторону, чтобы он мог более естественно просить свои угри и свою спаржу. Ему бы очень хотелось солнечным днем поехать в Марбелью и обсудить со своим архитектором и декоратором детали отделки своего дома. И, в первую очередь ему хотелось побыть подольше со своей матерью…

- Моя мать - все для меня и моих братьев. Я всегда вспоминаю о ней как о гордой наседке, которая никому не позволяет приблизиться к свом цыпляткам. Я часто вспоминаю теплоту ее рук, когда она вела меня куда-нибудь…, как в тот день, когда мы пошли искать комнату в Карабанчель Альто. И бывая в лучших ресторанах мира, я часто замечаю, что самая вкусная еда - это та, которую готовит моя мать. Например, жаркое, салат, столько всего… Иногда я чувствую сильное желание придти домой и сказать: "Ну, вот, мама, это и кончилось. Нам уже хватит денег, чтобы жить хорошо… Теперь мы заживем… но я знаю, что это "мы заживем" продлиться несколько недель.

Рафаэль не может жить без работы. Но он горячо протестует, когда его выступления нагромождаются на какое-то определенное число. Так случилось и в тот вечер в Фонда де ла Коласа"

В половине восьмого мы собрались маленькой группой друзей в салоне, который разделял наши комнаты. Когда мы в третий раз "сорвали" банк у Рафаэля, он, очень недовольный сказал: "Я больше не играю. Давайте танцевать…" Но, так как никому из нас не улыбалось танцевать, мы продолжали играть и смеяться…, а Рафаэль под включенный на всю мощь проигрыватель и с настежь распахнутой дверью один танцевал в своей комнате. Он ждал, что через 10-15 минут мы последуем его примеру…, но танцевать никому не хотелось… Когда прошло некоторое время, надутый и обиженный, он обронил: "Вы долго еще будете продолжать…? Я себя не очень хорошо чувствую, я пойду спать…"

Он захлопнул дверь и выключил проигрыватель. А мы направились в ресторан, потому что уже была пора ужина. Вскоре мучаясь угрызениями совести, мы пошли в комнату наверх, чтобы обсудить план съемок на следующий день. Вдруг мы услышали оживленный разговор, доносящийся из комнаты Рафаэля. Рафаэль разговаривал с кем-то по телефону. Он почти кричал, кричал отчаянно. Я спустился, вошел в салон и скромно сел в угол. Рафаэль снова и снова повторял: "Этого не может быть. Я не хочу ехать в Париж…, я тоже человек, со мной надо считаться…, я уже достаточно взрослый, чтобы самому принять решение…"

Через 15 минут снова зазвонил телефон. За это время Рафаэль и я не обменялись ни одним словом. Рафаэль был укутан в белый халат, и казалось, что он очень недоволен. В такие случаи лучше ничего не спрашивать. Как я только что сказал, зазвонил телефон. На другом конце провода была Мери-Кармен, секретарша Бермудеса, "голос совести", как ее зовет Рафаэль. Они поговорили несколько минут, а потом Рафаэль набрал какой-то номер. Он поговорил с Бермудесом и попросил у него не прощения, потому что он никогда не просит прощения, а чтобы тот продолжал питать к нему ту же нежность, которую он всегда к нему чувствовал. И они договорились о Париже… Вся эта история ведет к тому, что Рафаэль раздражается, когда он вынужден работать через силу. Но еще он больше раздражается, когда у него много свободный дней.

С одной стороны, он протестует, потому что у него совсем нет отдыха…, но когда он может иметь его, он выдумывает что-нибудь, чтобы отдыха у него не было. В тот вечер была только что заключена договоренность об участии Рафаэля в "La palmares de la chanson", знаменитой передаче французского телевидения, где его будет представлять Ален Барье, автор "La noche", одной из песен, принесших Рафаэлю наибольший успех.

- Ну, вот я и снова без "отпуска"….
- Но если бы он у тебя был на деле, если тебе по-настоящему хотелось иметь его, куда бы ты поехал?

Он всегда отвечал одно и то же: в Лондон, в Лас-Вегас, в Нью-Йорк…, в любой город мира, где можно увидеть шоу и где можно научиться чему-нибудь. Он не может растянуться на пляже и загорать… Или лежать на свежей травке высоких гор.

Чтобы дышать, ему нужно было иметь контакт с миром театра, без этого мира Рафаэль не может жить. Поэтому, когда он мне говорит "теперь мы заживем", я хочу, чтобы он объяснил подробнее свою точку зрения.

- Я хочу жить свободно, без проблем о рекламе, без угрозы установленных дат… Жить без часов, без календаря, без дня и ночи. Жить.

Я понимаю также и то, что Рафаэль не может пойти в кино с девушкой, что Рафаэль не может пойти на танцы с девушкой. Что Рафаэль не может "затеряться", потому что его сразу же обнаруживают фотографы и журналисты. Эта "варварварская" дань, которую платят победители. Еще когда он пересекал пустырь Карабанчеля, он уже мечтал об этом. Когда он плакал в Бенидорме, тоже. И когда выступал на сцене театра Оперетты. Но тогда чего же хочет Рафаэль?

- Может быть, влюбиться?

Он замолкает. Правда, жестокая правда состоит в том, что ему некогда влюбляться. Вся его жизнь проходит в самолетах, на сцене и в комнатах отелей. С того дня в Комильясе прошло больше двух лет. Вчерашние проблемы выросли в сто раз. Вот сейчас-то он точно превратится в машину… Но, чтобы не быть ни вычислительной, ни запоминающей машиной, Рафаэль постоянно должен заботится об эстетической стороне дела. И, когда он планирует свой концерт, он ломает голову над тем, чтобы сделать его как можно лучше, интересным, запоминающимся. Рафаэль мог бы выступать без всяких декораций, только при белом или черном занавесе, и у него был бы громадный успех. Но он этого не хочет. Он хочет потратить свои деньги, но дать публике самое лучшее. А если кто-нибудь со мной не согласен, вы сами увидите то, что он готовит для своих будущих концертов во Дворце Музыки.

Съемки в Комильяс продолжались еще пять или шесть дней. В "Фонда де ла Коласа" нам было очень хорошо, и одиночество Рафаэля было довольно "людным". Каждая приходящая телеграмма оповещала о новом контракте. Так понемногу мы узнавали, что 10-11 марта Рафаэль должен был выступать на английском телевидении, и что в первых числах апреля он должен дать одно, два, три выступления в Испании, которые остались у него с прошлого лета.

Однажды утром он пришел на съемку в нервном возбуждении. Никто не спрашивал, что с ним происходит…, потому что это, как я уже вам говорил, плохой способ держать себя с Рафаэлем. Но ему нужно было поговорить с кем-то. Он кончил съемку второпях, - а снимался конец фильма, и съемка была довольно долгой, из-за сложности сцены, - и убежал в отель. Казалось, он ждал какой-то встречи, телеграммы, разговора… Когда через два часа пришли и мы, он улыбался. Вернее смеялся до ушей.
- В этом году я тоже поеду на Евровидение. Это будет в Вене, и я буду петь "Hablamos del amor"… Хотите послушать ее?

Музыка песни была уже записана на магнитофон, и ему оставалось только положить голос. И там, в Комильяс, в тысячах километрах от Вены, состоялась первая репетиция песни Мануэля Алехандро. На улице было довольно свежо, но дождя не было, вся съемочная группа вела себя великолепно. Первое впечатление от сюжета улучшилось благодаря хорошему качеству снятых сцен, мы возвращались в Мадрид с почти готовым фильмом. И в довершение ко всему Рафаэль объявил нам хорошую новость.

И в тот полдень в "Фонда де ла Коласа" мы отметили это событие, выпив по рюмке сидра, которое всем нам так нравится. А особенно - "Niño

На обратном пути я ехал с Рафаэлем в его машине. Он очень уверенный водитель, уважает правила и никогда не имеет неприятностей.

Когда ведет машину по Мадриду, кажется, что он - таксист, потому что он знает все улицы, переулки и все самые дальние места. "Niño", ты никогда не был таксистом?" Он уверяет, что не был, и надо верить ему.

По дороге мы продолжаем разговор:

- Вот у тебя есть еще один фильм. Послезавтра ты поедешь в Париж!.. Как мне сказали в первых числах июня ты едешь в Нью-Йорк, чтобы подписать контракт с "Колумбией". Все лето ты будешь выступать в Испании. В ноябре мы начнем съемки третьего фильма… Чего тебе не хватает, Рафаэль?

- Нет, у меня есть абсолютно все. Я думаю, что и так у меня есть слишком много всего.

Но в его голосе нет радости. Деньги для Рафаэля давно потеряли свою ценность. Может быть, потому что они у него есть. Или потому, что деньги - это не та вещь, которая нравится ему больше всего на свете. Он чувствует себя гораздо счастливее, когда у него на обед вареные яйца и картошка, а не икра. Ему достаточно самых простых развлечений. Он не любит вино, а, когда иногда он пьет виски…, то способен петь "Yo soy aquel" на еврейском. Он не курит…, ему нравится играть на деньги, хотя он играл иногда в казино Лас-Вегаса или Пуэрто-Рико, всегда с удачей, он не капризен, не непоседливый… Потому что, если Рафаэль посвящает себя чему-нибудь, это на всю жизнь, при условии, если человек, которому он доверился, не обманет его. Пусть уж маленький обман, но большой… Рафаэль сразу замечает ложь, и ему бывает очень больно… Он способен в один день зачеркнуть многолетние воспоминания.

- Я думаю, что у меня слишком много всего.
- Но ты и даешь много.

Он думает, что так оно и есть. Ему хотелось бы вернуться домой, встретиться со своей матерью и братьями и все забыть. Забыть обо всех и обо всем. И так проводить время… Много времени…..

Но он сам не верит в это. Вдруг он резко останавливает машину и говорит:

- Послушай, как я вижу, оказывается в августе у меня четыре свободных дня. Какой ужас! Я должен буду немедленно, как только приеду в Мадрид, поговорить с Бермудесом. Эти четыре дня заставят меня думать, что у меня застой, что я никому не нужен...

Рафаэль, у тебя нет выхода. Не проси больше об "отпуске". Ты - кровь и плоть спектакля. Там, под ослепительным светом прожекторов, ты живешь более напряженно, твой пульс бьется с новой силой. А одиночество, твое возможное одиночество убегает, испуганное овациями, криками неистовством толпы…

Ты, как Эдит Пиаф, хочешь умереть на сцене…